Гендар
Гэтым разам у нас экзотыка — фотаздымкі, зробленыя ў сучасным Мінску. Мы працягваем знаёміць вас з фатографамі і фатографкамі, і сёння прадстаўляем працы Ганны Шчэбетвай. Прапануем вам убачыць горад праз прызму яе творчасці і пачытаць нашу размову пра тое, як Ганна ўзаемадзейнічае з рэчаіснасцю і знаходзіць сваіх герояў.
Внутренняя Монголия в спальных районах
— В Беларуси бытовая красота часто сопряжена с серостью панелек и безнадегой спальных районов. Как ты находишь «тот самый кадр» там, где обычный прохожий видит только депрессию и треснувший асфальт?
— Если человек видит депрессию и трещину на асфальте — это уже победа. Это значит, что объекты или абстрактные состояния привлекают его внимание. Он рефлексирует, он видит. По сути, он уже потенциальный фотограф.
Для меня фотография — это способ быть отстраненной от мира, не быть слепой или погруженной в сомнамбулическое состояние. Я тоже вижу трещины и депрессию, а иногда — счастье и «не-трещины». Главное здесь не что ты видишь, а сам процесс видения.
— Что лежит в его основе твоего видения?
— Большая загадка. Это исследование. Я могу только догадываться, почему мне нравится то или иное, и не хочу давать однозначных ответов, чтобы не подписываться под определенной идеологией.
— Нас десятилетиями кормили вылизанными картинками. Почему сегодня разбитая чашка или старая занавеска в цветочек вызывают больше эмоций, чем идеальный студийный портрет?
— Любое тиражирование образов в какой-то момент превращается в агрессию и вторжение. Это вызывает отторжение и желание видеть нечто противоположное. Мы живем в засилье симулякров, транслирующих идеальность, поэтому нас трогают «щербатые» картинки. У нас есть прямой опыт взаимодействия с ними — реальность никогда не бывает идеальной. Сейчас маятник качнулся в сторону текстурности, но не исключено, что со временем именно «вылизанность» станет инструментом контркультуры.
— Есть ли разница между светом в хрущевке Чижовки и светом в модной кофейне? Где для тебя больше правды?
— В нашем культурном коде естественный сероватый свет часто возводят в символ правды. Но для меня нет разницы. И в панельке, и в кофейне можно поймать момент, который сделает брешь в ткани восприятия и покажет другой мир. Это не зависит от локации или типа освещения.
Охота на маски
— Уличная съемка в Беларуси — это всегда немного агрессия и шпионаж. Как ты выбираешь героев в толпе?
— Включается охотничий инстинкт. Я могу даже не осознать, что именно увидела, но внимание концентрируется мгновенно. Сердцебиение учащается, выброс кортизола и адреналина — мне нужно бежать и «хватать» этот кадр. В этой метафизической пищевой цепочке я — хищник, которого привлекает определенный тип «жертвы».
— А кто твои герои: те, кто больше вписан в архитектурную серость, или «системные ошибки»?
— В этом вопросе заложены два типа идеальных героев: те, кто максимально выбивается, и те, кто идеально вписывается. Всё, что посередине, — скучно, оно просто сливается с фоном.
В нашу среду идеально вливаются люди в спецодежде: дворники, «зелёные человечки». Или бюрократические дамы с начёсами и на каблуках. Но именно их органичность вызывает больше всего вопросов. Как можно настолько срастись с системой? Кто они сами по себе? Существуют ли они вообще вне этой роли?
К тем, кто выбивается, вопросы другие: как вы получились такими в этой среде? Как смогли себя сохранить? Какими путями шли, чтобы в итоге стать объектами, абсолютно противоречащими всему вокруг? И то, и другое — по-настоящему захватывает?
— Портрет — это сделка между тем, кто мы есть, и тем, кем хотим казаться. Как ты вскрываешь эту искренность в прохожих?
— Я не снимаю постановочные портреты. Мои кадры — это щелчок затвора, похожий на выстрел. Люди в кадре либо настоящие, либо испуганные самим фактом съемки. Каждый носит маску, предназначенную для определенных дистанций. Когда человек идет по улице, его маска проста: «я в порядке, я иду по делам». Если подойти ближе, образ усложняется. Я стараюсь снимать так, чтобы люди меня не видели — тогда их маска остается той, в которой они взаимодействуют с миром на расстоянии.
Шаманизм в шуфлядке
— Поговорим о предметах. Какую деталь в обычном белорусском интерьере ты «преступно игнорируешь»?
— Я не знаю, существует ли вообще такое понятие, как “белорусский интерьер”. Сейчас большая часть жизни проходит в экранах. Мы создаем там свои “виртуальные внутренние Монголии”, а всё, что остается за пределами смартфона, — и есть тот самый интерьер, который мы перестали замечать.
Бабушкины салфетки на сервизах — это уже артефакты прошлого, музейный постсоветский код. Современный же быт мы игнорируем не потому, что в нем нет красивых объектов, а потому, что наше внимание направлено внутрь.
Интерес к вещи не заложен в самой вещи — он рождается в моменте взаимодействия нашего восприятия с внешней средой. Какая-нибудь обычная шуфлядка может стать невероятно красивой на долю секунды, а потом снова превратиться в хлам. Можно, конечно, пытаться сломать автоматизм зрения намеренно: ходить на руках или залезть на стол, чтобы увидеть комнату иначе. Но для меня это выглядит надуманным. Куда важнее внутренняя готовность к тому, что любая вещь, которую ты трогаешь каждый день, может внезапно оказаться чем-то, для тебя новым.
— Какая самая уродливая вещь в твоей квартире на самом деле — шедевр или просто хлам, который жалко выбросить?
— У меня есть старое нижнее белье бывшего, которое я до сих пор ношу. Это очень уродливая вещь, на мой взгляд, но выбросить не могу. А еще у меня живут два мадагаскарских таракана — Сталкер и Ситр.
— И последний вопрос. Что такое красота момента в трех словах?
— Это решающий момент.
Фота Ганна Шчэбетава