Псiхалогiя
Гэта другі артыкул з шэрагу выданняў пра псіхічнае здароўе. Наста – грамадзянская актывістка, якая была вымушана з-за вайны з’ехаць з Кіева ў Берлін. Там яна сутыкнулася з залежнасцю ды пагаршэннем псіхічнага стану, з-за чаго патрапіла ў шпіталь. «Не сёння, не ўчора, не заўтра» паразмаўляла з Настай пра памежны разлад асобы ды лекаванне ў Нямеччыне.
“Я начала волонтерить, помогала беженкам”
Я родилась и жила в Молдове, но в 2020-м году переехала в Украину. За полгода до начала вторжения все стали обсуждать эту тему, но в моем окружении больше переводили всё шутку. Я тоже предполагала, что будет скорей информационная война, а не с танками и ракетами… Так что уезжать планов не было.
В первый день, когда начались обстрелы в Киеве, “прилетело” очень близко к моему дому. У меня было такое состояние, что я не понимала, что происходит. Я как-то дошла до метро, к моим друзьям. На вокзале услышала, что есть эвакуационные поезда для женщин и детей. Меня удалось туда закинуть, но я не знала куда он едет. В итоге я добралась до Польши, за очень большие деньги от туда поехала в Германию. Все это я делала без остановки, не спала, не ела.
Ещё за неделю до начала войны, мне написали друзья из Берлина “если, что, то приезжай”. Так я оказалась здесь. В этом городе я была около пятнадцати раз, я хорошо его знаю, знаю язык. Много друзей из моей тусовки перебрались из Киева в Берлин, так что мне здесь было комфортно.
В Берлине я начала волонтерить, помогала беженкам из Украины. Я их перенаправляла, узнавала, откуда они едут и там договаривалась о помощи. Конечно это ухудшило мое психологическое состояние. Как быть в порядке, когда ты встречаешь женщин, а иногда и девочек, которых насиловали российские военные?
После эвакуации, к моему психическому диагнозу добавились выгорание и депрессия. Ко всему у меня развилась зависимость от тяжелых наркотиков, в том числе физическая. И так случилось, что в один момент я потеряла и дом, и работу, и партнера. Я попыталась покончить с собой, после чего оказалась в больнице.
“Лекарства не дают потому, что у тебя есть зависимость…”
Я лежала в немецких больницах два раза и оба раза ушли раньше оттуда… Я всегда боялась попасть в постсоветском пространстве в подобные учреждения, потому что там жесть. Думала, что в Германии будет лучше, но оказалось что там тоже жесть, для меня это была тюрьма. Расписание такое: в половине седьмого ты встаешь, тебя будят пить лекарства, в семь – завтрак, а остальное все время – терапия и лекарства. Их приносят в пластиковом стаканчике, в жидком виде, потому что таблетки мы все умеем прятать, а тут так не выйдет. Я ходила только на арт-терапию, хотя там еще была музыкальная: это когда больной на голову, такой же как и я, берет инструмент и начинает рандомно играть. И мне кажется, это вообще не помогало.
Сначала я лежала в отделение для биполярников, потому что у меня в справке написано биполярное расстройство, и там было все еще более менее. Потом они определили, что это не БАР, а ПPЛ и меня перевели в отделение к людям с пограничным расстройством. Вот там был полный… Мое состояние стало еще хуже. Лекарства почти не дают, ведь у тебя есть зависимость. Психолог с тобой работать не хочет потому, что ты “наркоманка”. Да и обстановка, отношение не совсем такое, как я представляла в Германии. В отделение биполярников мне хотя бы выдавали лекарства, сотрудники были более добрыми. У пограничников оказалось всё строже, больше ограничений. Мне капли в нос выдавали дозировано, четыре дозы в день, хоть у меня гайморит и я без них не могу дышать. Это тоже зависимость и ее они тоже пытались убрать. В отделении биполярников есть три с половиной часа на визит, а у нас был только час. Такие вот правила. Мой диагноз лечится тремя видами препаратов и двумя видами терапии – ничего из этого представлено не было. Мы так не делаем и все это “булл сшит” – так мне сказал главврач. Там мне давали диазепам, чтобы снять ломку, и иногда нейролептик, когда я не могла спать…
В основном, там ты всё время просто лежишь. Ещё нужно ходить на групповую терапию, но я не вижу в ней смысла. Меня это метод только раздражает. Я понимаю, что для кого-то это работает и кому-то нужна поддержка, но я не люблю просить о помощи. Поэтому и от этой терапии я отказалась.
Больше ничего не происходило, ты получаешь расписание и по нему живешь. Если у тебя ухудшение, ты вызываешь медсестру, нажимаешь на кнопочку: она приходит, смотрит на тебя и ничего не делает. Технику можно было брать с собой, у меня был телефон и ноутбук. Шнурки оставляют, только забрали бритвы, снотворные таблетки на растительной основе. Но однажды был инцидент – я украла вилку, что б воткнуть потом медсестре в руку, которая меня разозлила во время приступа. Так что если что-то хочешь найти, то разберешься.
“В 8 лет я стала себя резать и не ходить в школу”
Я и раньше подозревала, что у меня пограничное расстройство личности – было больше признаков и ошибкой было игнорировать их столько лет. Но мне, на тот момент, диагностировали биполярное расстройство. Проблемы начались ещё в 8 лет: я стала себя резать и не ходила в школу по несколько недель. Тогда меня водили по невропатологам, пытались понять в чем дело. Биполярное расстройство мне поставили в 21, еще в Молдове, и шесть лет меня лечили не от того. Только в 27 мне диагностировали ПРЛ.
Людей с ПРЛ определяет селфхарм и склонность к зависимостям – собственно, что у меня и было. Так же характерны эмоциональная нестабильность и лабильность. ПРЛ иногда путают с биполярным расстройством, как было в моем случае. При ПРЛ ты можешь также быть на подъеме и все делать, летать, а потом откат, депрессия… и безысходность, как при БАР. Но лечатся они по-разному: при ПРЛ необходима терапия (когнитивно-поведенческая, например), медикаментозно только снимают приступы. А биполярное расстройство лечится таблетками: антидепрессантами, нейролептиками и что-то из нормативиков. Это типичное лечение при БАР.
“Если у меня суицидальный риск, я никому не звоню”
За мою жизнь это пятая попытка самоубийства. Мой диагноз проявляется в том, что я иногда говорю или делаю какие-то вещи импульсивно. И я этого не помню. Также могу навредить себе или окружающим. Я могу неосознанно что-то сделать, но способна все это понять, только после того, как все случилось. Все разы, что я пыталась покончить с собой, я лежала долго либо в коме, либо в реанимации… В этот раз я прыгнула с моста и во мне было много таблеток и бутирата. Я упала в грязь, вместо асфальта….естественно, я ж “бессмертная”. Отказалась от госпитализации и потом пришла в больницу только через неделю. Поняла, что сама не справляюсь.
И сейчас пока не очень-то справляюсь. В общем такое… Если у меня суицидальный риск, я никому не звоню, не говорю об этом, а просто делаю. Но у меня есть договоренность с родителями: не обращать внимание, если я ухожу в агрессивное состояние. Они осознают, что это не совсем я, а мое расстройство и не трогают меня. У нас в семье поколение женщин врачей, все они понимают.
“Сложно найти специалиста, который работал бы с ПРЛ”
Сложно найти хорошего специалиста в Молдове или Украине, который работал бы с пограничным расстройством личности и мог распознать этот диагноз. Я ходила к обычной терапевтке, которая стала потом мои супервизором, когда я начала работать. Да, я сама коллега их по специальности и оказаться на месте пациента, с обратной стороны, это… было интересно. Я – клинический психотерапевт, четыре года я вела практику. Но сейчас я пока что не могу консультировать, это было б не этично, находясь в столь острых состояниях.
В Украине, у меня было две девочки соседки, тоже с диагнозами. Когда мы заселялись, про это не знали. Про жизнь в той квартире можно снимать сериал. У нас не было договоренностей как себя вести в таких случаях. Если случались обострения, то ситуацию решала я, так как была старше и у меня есть образование в этой области.
“В Берлине проще существовать с диагнозом ”
У меня есть зависимость, но только сейчас я начала понимать, что она рушит мою жизнь. Сколько я пробовала перестать, я только думаю про это. Наступает момент, что вокруг тебя не оказывается ни знакомых, ни друзей, ты теряешь работу, у тебя нет не каких целей и тогда ты просто хочешь упороться. И под этим делом тебе кажется: “Вот, я сейчас все смогу”. А потом понимаешь, что это качели. Ни мозг, ни тело, не хочет ничего другого кроме как поднять свой серотонин и не думать, что сейчас все будет легко и просто. И когда трезвеешь понимать насколько все плохо – становиться в два раза труднее. Хочется просто вернуть это ощущение, чтобы включить этот телевизор.
Лечение в Германии бесплатно, оно входит в страховку. Только есть некоторые лекарства по рецепту, которые стоят 5 евро в аптеке. Но так медикаментозное лечение ты получаешь бесплатно. Терапию – другой вопрос, если врач приватный, то придется платить.
В Берлине есть две лечебницы, где оказывают помощь тем, кто приехал с Украины. Много поддержки от ЛГБТК+ тусовки. Есть также лечение для людей с ВИЧ и зависимых. Для последних существуют группы, но я, как говорила выше, не люблю их. Я прекрасно все понимаю, почему я это делаю (употребляю ПАВ) и оправдывать себя перед другими не хочу.
Тем не менее в Берлине проще существовать с диагнозом и зависимостью. Не везде, конечно, зависит все от твоей сферы деятельности, но предрассудков гораздо меньше. Но это несравнимо с постсовком и тем, как воспринимают эти проблемы там.