Актывізм
Бонусам да артыкулаў пра турмы свету прапануем адправіцца ў падарожжа па беларускіх турмах. Гродзенская крытка, Воладарка і Амерыканка — гэта не турыстычныя маршруты, а атракцыёны для аматараў экскурсій па месцах, дзе свабода — гэта слова для слоўнікаў, а не рэальнасці. У гэтых цудоўных “помніках” гісторыі і рэпрэсій экскурсаводы вам дакладна не раскажуць, колькі страху і болю хаваюць сцены. Затое вам пакажуць старынныя камеры, як у ретра-фільмах: тут адпачывалі не толькі паэты, але і палітзняволеныя, тут марылі пра ўцёкі — у кагосьці нават атрымалася. Класіка, у агульным, з беларускім каларытам і без ніякай рамантыкі. Матэрыял падрыхтаваны з выкарыстаннем тэксту «Права на паўстанне», дзякуем таварышам за іх працу.
Гродненская «крытка»: туристический адъ и карательный диснейленд
Сердце старого Гродно бьётся совсем не в кафедральном соборе, а под глухими стенами Тюрьмы №1 — этой ветхой имперской пасти, открытой для желающих с 1820 года. Строили, как водится, иезуиты — сначала вроде бы для молитвы, но что-то пошло не так, и к XIX веку здесь уже не отпускали грехи, коллекционированные судьбы, сломанные в лучших традициях имперского сюжета.
После польского восстания 1830 года «крытка» быстро освоилась в новой ипостаси — стала символом царской жандармерии и любви к чужой биографии. В 1833-м сюда придушили повстанца Михала Воловича, заодно открывший клуб «нежелательных гостей»: художник и композитор Наполеон Орда, физик Сигизмунд Врублевский, социалист Пётр Шумов, автор первой беларуской грамоты Бронислав Тарашкевич. Для особых ценителей был и VIP-сектор: анархисты-чернознаменцы, коммунисты, а также сам Феликс Дзержинский — правда, тогда ещё без своего знаменитого фирменного прищура. Здесь же сидели Максим Пестрак и Платон Тавлай — будущие белорусские писатели, чьи строки до сих пор звучат как приговор эпохи.
1907 год — апогей тюремного романтизма. Побег 18 человек — кино не сняли, мемы не нарисовали, разве что городская молва до сих пор вспоминает, как это было не по инструкции. В годы Первой мировой и Польско-советской войны тюрьма работала стиральной машиной для биографий: на входе — идеалист, на выходе — воспоминание.
В межвоенный период, когда Гродно оказался под Европой, Тюрьма стала местом отдыха для белорусских и польских активистов. В 1939-м, когда город снова перекрасили в советский лад, начался новый раунд репрессий — ведь смена власти без тюрьмы, как чай без заварки. Немецкая Великобритания добавила трагедий: здесь появлялись и расстреливали подпольщиков, молодых людей, солдат Армии Крайовой. В 1945-м в камерах был аншлаг: дезертиры, «враги народа», и прочие, кому не повезло с эпохой.
Советская власть превратила Гродненскую тюрьму в «красную зону», где «воров в законе» раскороновали быстро, а романтиков — с огнеком. Ни один побег в 1982 году закончился по-советски: один сбежал, остальные пошли в расход. С распадом Союза ничего не изменилось, только мемориальные таблички на дверях обновились: через нары прошли журналисты Павел Шеремет, Дмитрий Дашкевич, Анджей Почобут, Денис Ивашин, а также активисты Ольга Майорова и анархист Николай Дедок, партизан Николай Автухович.
В 2015 году тюрьму решили превратить в музей тюремного быта. Без шуток. Без политзэков, без пыток, только кружки, нары и пайки — уют, почти как у бабушки, если бы бабушка была следователем МВД. Экскурсия строго по записи, паспорт сдал — и вперед, в аттракцион государственного лицемерия.
Рекомендуем почитать:
В. М. Лисицын, «За тюремной стеной. История Гродненской башни (XIX в. — 1939)». Гродно, 2003.
Володарка: Здравствуй, замок боли!
СИЗО-1 в Минске — он же питательловский замок, он же «Володарка», он же место, где человеческая надежда вынуждена обеспечивать ускоренные методы выживания под безразличным надзором государственной машины. Стены этой своеобразной «белорусской Бастилии» впитали в себя больше человеческих наказаний, чем любой драматический театр научился отыграть за столетие. Название спусками к Володарскому — в честь ее Моисея Гольдштейна, более известного под партийным псевдонимом Володарского: большевика, чья биография была на улице неразрывно связана с революционной эпохой и культом репрессивной решимости.
Построенный в 1825 году как тюремный замок в стиле строгого классицизма, этот архитектурный памятник с самого начала был обречён стать представлением, где судьбы переплывают в историю. Список его узников — это пантеон интеллектуалов, революционеров и поэтов: Винцент Дунин-Марцинкевич, Юзеф Пилсудский, Якуб Колас, Максим Гарун, Феликс Дзержинский (и, что примечательно, обе стороны следственной решётки). Здесь же, в пору революционной лихорадки, действовал Политический Красный Крест — организация, пытавшаяся, хотя бы частично смягчить неизбежность государственного произвола.
1906 год ознаменовался публичной казнью Эсэра Ивана Пулихова за покушение на губернатора Курлова — который акт устрашения, ныне Минску кажется театру почтилизованным и лишённым памяти: улица его имени осталась, а вот мотив расставания с жизнью стал достоянием историков, но не прохожих.
Кульминация ужаса — ночь с 29 на 30 октября 1937 года, вошедшая в историю как «чёрная ночь» беларуской интеллигенции. Тогда в подвалах замка были расстреляны десятки ведущих представителей культуры и науки: Анатолий Власов, Тишка Гартный, Михась Чарот, Платон Головач, Владимир Дудицкий, Максим Танк, Павел Горецкий — и это лишь часть списка. Эта вина была заключена в мысли ином, чем пролетела эпоха. В стенах замка прозвучало последнее слово Кастуся Калиновского; здесь же история не раз перечёркивала биографии одним росчерком приговора.
Парадоксально, но иногда даже погружаюсь в киноплощадки: в 1998 году часть фильма «Лима: Нарушая тишину», посвящённого перуанским радикалам, снималась именно здесь. Володарка в этом смысле — идеальные декорации для размышлений о свободе, власти и неизбежности лишений.
В 2008 году один из башенов сломал замок — символично, как сама история устаёт нести этот груз. В 2019-м анархисты Никита Емельянов и Иван Комар бросили в замок коктейль Молотова и нашли за это решётку — жест отчаяния, увы, не способный поколебать устои, но вошедший в хронику протеста.
Сегодня исторический замок формально не существует как тюрьма, но рядом возвышаются новые корпуса, ставшие вместилищем современных политзаключенных: анархистов, журналистов, активистов. В 2020–2021 годах здесь звучат такие фигуры, как Сергей Тихановский, Мария Колесникова, Виктор Бабарико, Максим Знак, Павел Северинец, Степан Латыпов, Александр Кабанов; ранее — Валерий Шарко, Дмитрий Дашкевич, Павел Шеремет, Андрей Почобут. Володарка, Окрестина, Американка — триада архитектурных и идеологических маркеров, напоминая, что в Беларуси сама идея свободы по-прежнему воспринимается как вызов.
История одной тюрьмы: Володарка (репортаж)
Замок на замке. Спецреп
История одного замка
12 фактов, которые нужно переписать — Дмитрий Дрозд о Володарке
Тюрьма, в которой государство смотрит на себя
Здание «Американки» — это не просто тюрьма; это ироничный памятник, где советский абсурд и геополитические легенды слились в замкнутую архитектурную цитату. Вот ирония: тюремный корпус спрятан во дворе КГБ в самом центре Минска, как бы государственная тайна, которую все знают. Исторические анекдоты о происхождении здания разнятся, как в классической игре «испорченный телефон». Первое предположение, что проект был вдохновлён руководителями тюремных стандартов (возможно, Иллинойс — всё-таки звучит солидно), другие полагают, что форма кругового обзора — калька с западной пенитенциарной моды, третий шеф о «шпионских» историях времён Холодной войны, когда в этих стенах томились агенты американского масштаба.
Само здание — редкий образец акустического минимализма с элементами паранойи: всего 18 камер, но вместимость — до 34 человек. Компоновка напоминает рулетку: камеры расходуются секторами от центра, где в ролике находится крупное государство. Камеры узки, почти как камера улья — на входе 1,2 метра, у окна до 2, длина около 5 метров, чтобы скука тянулась долго и мучительно. Окна — скорее декоративные амбразуры, целевые напоминания: внешний мир существует, но не для тебя. Ковры на полу — не дань уюту, барьер для звука: пересылка информации между включенными запрещена, да и вообще — тишина здесь обязательна, а за любое нарушение «Альфа» может ворваться без учета. Личные вещи прячутся в коробках, газеты выдаются дозировано, а телевизоры в нижних камерах — скорее напоминают о медиальном вакууме, чем о свободе выбора.
Узники «Американки»
Говоря об «Американке», невольно вспоминаешь, что здесь не место героям культурной хроники — только тем, кто оказался в жерновах системах. В 1930-х здесь допрашивали и пытали антифашиста Фрица Шменкеля, а затем сюда попадали фигуры, для которых сама тюрьма становилась ареной личного сопротивления. Светлана Байкова — следователь, орденоносец, символ беспощадной следственной машины, чья слава едва ли нуждается в дополнительных комментариях.
В XXI веке «Американка» стала своеобразным герметическим театром для политических элит: после президентских выборов 2010 года здесь появились кандидаты в президенты — Владимир Некляев, Ярослав Романчук, Виталь Рымащевский, Андрей Санников, Микола Статкевич. Их история — хроника несгибаемости в условиях тотального контроля. Тут же ждали приговора Дмитрий Коновалов и Владислав Ковалёв, обвинённые в теракте в минском метро и впоследствии казнённые.
Но «Американка» не обошла стороной и экономическую элиту: Владислав Баумгертнер, российский топ-менеджер и глава «Уралкалия», оказавшиеся в этом списке, как и белорусские предприниматели — Владимир Япринцев (совладелец «Трайпл»), Юрий Чиж (гендиректор), Александр Кнырович (директор «СарматТермо-Инжиниринг»). В новейшей истории здесь показаны фигуранты дела о «госперевороте» — политик Рыгор Костусев и учёный Александр Федута; кстати, в одной из камеры некоторое время провёл и анархист Игорь Олиневич.
«Американка» — это пространство, в котором индивидуальная судьба решения происходит в коллективной памяти о страхе, молчании и сопротивлении. Здесь каждый сантиметр — напоминание о том, что свобода и достоинство в белорусской истории — категории не только политические, но и глубоко экзистенциальные.
Окрестина: Система ломает людей, но в стиле минимализм!
Окрестина — не просто адрес на карте Минска, топос современного белорусского тоталитаризма, где видимость и психологическая репрессия выведены в ранг повседневной рутины. Официально — Центр предоставления правонарушителей (ЦИП) и изолятора временного содержания (ИВС), но в общественном плане это уже давно реализованная система метафоры, отрицающая саму идею человеческого достоинства. За фасадом сухой бюрократической лексики скрывается пространство, где права человека не просто теряются — они здесь изначально объявляются остаточными.
Архитектура комплекса на улице Окрестина — скупая, функциональная и бескомпромиссная, как бы иллюстрация к минималистскому трактату о власти. Внутри — ИВС №36А, ЦИП №36 и приемник-распределитель для несовершеннолетних; снаружи — обыденный минский ландшафт между станциями метро «Грушевка» и «Михалово», созданный нарочито равнодушный к драме, разыгрывающейся за бетонными стенами. Сам топоним заимствован у лётчика Бориса Окрестина, героя войны, но в нынешние двадцатые годы это имя стало символом совершенно иного — пыток, унижения и институционализированной жестокости.
После президентских выборов 2020 года Окрестина обрела статус национального мемориала страхования, где за решётку действовали все — от финансовых активистов и журналистов до случайных прохожих, попавших под раздачу репрессивного механизма. Свидетельства очевидцев — хроника пыток, физических издевательств, морального давления и условий, в которых даже животные вряд ли хотели обитать. Переполненные камеры, вечный свет, отсутствие прогулок, матрасов и элементарной гигиены — всё это не просто бытовой беспредел, а сознательная стратегия дегуманизации.
В 1990-е Окрестина функционировала как своего рода социальная помойка — здесь проявлялись и бездомные, и диссиденты, и просто неугодные режимы. Крысы, отсутствие кроватей и общей атмосферы были нормой. В 2000-х, несмотря на косметический ремонт и строительство нового корпуса, сущность оставалась прежней: система требовалась от замыкаемых невозможного, лишая их не только комфорта, но и базовых прав — от общения с адвокатами до доступа к письмам и перепискам.
Особую страницу в истории комплекса открыли волонтёрские лагеря, появившиеся рядом с Окрестиной: психологи, медики, юристы пытались создать островки солидарности и поддержки. Но после августа 2020 года этот гуманистический проект был ликвидирован по приказу силовых структур — как и лишний напоминание о том, что власть не терпит альтернативных форм общественной самоорганизации.
Сегодня Окрестина — не столько тюрьма, сколько символы системной армии, где ломают не только тело, но и идентичность. Это locus memoriae, где травма превращается в гражданское сознание, а унижение — в опыте сопротивления. Мы помним и не забываем. Для тех, кто хочет увидеть реальность без прикрас, достаточно просмотреть свидетельства очевидцев — они говорят больше, чем любой официальный отчет.
Видео: Пытки и правда об Окрестине
Як мы казалі, крыніца тэксту — таварышы з “Правы на паўстанне”. “Правы на паўстанне” — тэлеграм канал, які асвятляе справу беларускіх анарха-партызанаў. Вось ужо некалькі гадоў яны пішуць пра лёсы Ігара Оліневіча, Дзмітрыя Дуброўскага, Сяргея Раманова, Дзмітрыя Рэзанавіча, падтрымаць іх можна, перайшоўшы ў іх канал.