Эміграція
Музыка, арышт, эміграцыя, зноў музыка — працягваем пісаць пра турмы і ўсё, што з імі звязана. Наступны прыпынак — Беларусь. У новым лонгрыдзе, які выходзіць у нас у двух частках, Nottoday і Papa Bo (Belarus Outside Sound System) пагаварылі пра зняволенне ў Беларусі, пра тое, што дапамагае за кратамі, і як уцячы ды перахітрыць беларускіх і расійскіх мянтоў — пра гэта чытайце ў першай частцы лонгрыда. У другой — пра музыку, а менавіта пра Belarus Outside Sound System, іх гісторыю і сацыяльную пазіцыю, а таксама пра сучасную беларускую музычную сцэну ў эміграцыі і тую яе частку, што засталася ў Беларусі.
Papa Bo, Belarus Outside Sound System
— Привет! Расскажи свою историю для тех, кто с ней ещё не знаком. Как тебя задержали? Что “интересного” или “нового” говорили представители правоохранительных органов, кроме привычной мусорской брани?
— Задерживали меня за 2020 год, за участие в маршах — первых после президентских выборов 2020 года, где я делал перформанс с передвижной саунд-системой. Мы это всё записали на видео, выложили. Видео стало достаточно популярным, локально мемным. И, собственно, после этого, ровно через год, за нами пришли и предъявили организацию массовых беспорядков, перекрытие дорог, участие в массовых протестах. Стандартно.
С того момента прошло много времени, уже 4 года. Поэтому каких-то точных воспоминаний не сохранилось. И ничего нового мусора не говорили, или того, что не говорили другим. Стандартная схема поведения мусоров: запугивания, угрозы, оскорбления. База, мусорская база.
— Какие были первые мысли, когда тебя задержали? Что сразу вспомнил, о чём забыл?
— Вспомнил, где лежат какие девайсы и какие есть нычки. Потому что нас хотели изначально повезти по наркотической статье, чтобы не было правозащитной какой-то поддержки. И так как нас задержали в “Корпусе” (культурный центр в Минске, где Papa Bo работал арт-директором), а “Корпус” для мусоров был оплотом андеграунда и наркомании, искали наркотики и в “Корпусе”, и дома, и в личных вещах. Пытались пришить нам эту тему.
Поэтому мысли были: только бы нигде ничего не осталось, только бы не подкинули, только бы не нашли грамм на ковре каких-нибудь ошмётков травы. Только такие были мысли. Потому что они активно мусорили эту тему, даже везли собаку — победителя кинологического республиканского конкурса. Два часа ждали мы эту старую овчарку, но она всё равно так ничего и не нашла.
— Вопрос технического характера. Тяжело было нести переносную саунд-систему на себе? Можно ли её купить? Или ты её сам собирал?
— Слушай, акций было всего две. И вот эти штуки, переносные саунд-системы, их тоже было две, и они были разные. Первая была сделана за день, и её соорудил из подручных средств — один из техников “Корпуса”, и впоследствии мой подельник.
Соорудил он её из нескольких ремней и коробки от шуруповёрта Bosch. Нести её было достаточно тяжело, потому что не было тестов. Это всё было спонтанно сделано, очень быстро. И мы попробовали — всё держалось, всё висело.
По факту, когда ты идёшь в толпе, тебя ведут несколько волонтёров, чтобы ты не споткнулся. И так проходит час с этой штукой, которая висит у тебя на шее — это приблизительно чистых килограмм восемь. То да, это тяжеловато.
Во второй раз он придумал более устойчивую систему, которая разгружала на плечи ремнями. И было придумано, как это крепить к пластмассовому панцирю для мотоциклистов, который вешается на спину. И к нему это всё музыкальное крепилось. Распределялось уже не на шею чисто, а на плечи и на спину. И тогда уже было полегче.
Стоит добавить: ни первая, ни вторая не сохранилась. Это всё вещдоки, которые где-то затерялись или были сломаны. По-моему, вторую не нашли, и её наши друзья быстренько разобрали и уничтожили. Сейчас уже существует подобная сделанная штука, с которой можно выступать в качестве пешеходного диджея. Но она уже сделана на базе профессиональной разгрузки — такой, как используют барабанщики, которые ходят маршами. У них такие шлейки металлические, упор на живот, где находится барабан. И на базе такой разгрузки сделана эта конструкция, в интернете можно найти.
— Есть знаменитая фраза: “Не верь, не бойся, не проси.” Она помогла Игорю Олиневичу (беларуский анархист приговоренный к 20 годам заключения) пройти все трудности первого задержания. А что бы ты посоветовал тем, кто оказался задержанным? Что помнить, и какие поступки стоит совершать и какие не стоит?
— Ну да, “Не верь, не бойся, не проси”, конечно. Это рабочая схема. Как бы это ни звучало пафосно, но в тюрьме свои законы, и вот эта выверенная фраза — не просто звук, а реально рабочая схема.
Знание этого помогло мне на самом деле, потому что я не первый раз в тюрьме, а второй. Я знал уже эту тему. Поэтому понимание того, как быть ровным типом в коллективе — достаточно разношёрстном, агрессивном и в таком стрессовом окружении — у меня уже было. И да, это знание помогло мне очень. Это верная тема.
Также очень помогает осознание того, что о тебе помнят и тебя ждут. То есть переписка и другие сигналы о том, что на свободе есть люди, которые о тебе заботятся. Передачи, посылки, бандероли, открытки — всё это помогает.
Вся коммуникация с внешним миром даёт тебе сил, наваливает задач, какого-то смысла. Если тебе приходит одно-два письма хотя бы в день, то у тебя уже день занят не бессмысленным смотрением телека и базарами с сокамерниками, а написанием ответов, например, или оформлением писем.
Лично мне шел нескончаемый их поток. Я точно знал, что дофига людей, с которыми я не был знаком, и моих друзей, товарищей, постоянно помнят обо мне и думают, потому что каждый день приходило 3–8 писем. Поэтому я был постоянно в активе: с кем-то обсуждал какие-то дела, с кем-то придумывал какие-то проекты, кому-то рекомендовал, как организовать тур, кому-то описывал будущие планы. Короче, был в активе умственном из-за этого и поэтому не деградировал как-то там, не лежал на наре и лясы не точил. Был в пределе.
— Ты говорил, что это твое второе заключение в беларуской тюрьме. За что было первое?
— Первое было очень давно, в 2008 или 2009 году, когда я только начинал делать концерты, делал всякие квартирники, нелегальники, подпольники, короче, подвальники. И мы решили сделать… А, и да, меня уже к моменту первого заключения несколько раз брали и штрафовали за нелегальную расклейку афиш по городу — ловили ночью, когда еще была расклейка по столбам в Минске активна.
И вот мы решили сделать Хэллоуин. Решили сделать его в недостроенном здании в центре Минска. Такой был — практически за цирком — долгий такой долгострой, который стал потом торговой палатой. И там мы надстраивали мансарду, сделали прорезь в заборе и проникли туда, напродавали билетов штук 50 за бабки. Ночью туда провели людей, запитали все от столба и там устроили сейшн с фаершоу. И это все в помещении на последнем этаже.
И в какой-то момент просто среди людей там появляются мусора, которые поймали двух несовершеннолетних девочек, которые опоздали и искали вход. И они сказали:
— Да, нам билеты продали сюда.
— А сколько вам лет? — спросили мусора.
— 15, — ответили девочки.
— А вот в эту дырку, наверное, нам надо в заборе.
И я получил три месяца. Сидел на Жодино. Вначале на Володарке, а п
отом на Жодино. За нелегальное проникновение. Там было три каких-то мелких статьи. Три месяца — это небольшой срок, но, знаешь, в 20 лет или в 19, сколько тогда мне было? На Жодино попасть — не очень.
— Письма доходят до адресатов? Потому что во всех кейсах, например, если взять любой из анархистских, где активисты сидят колоссальные сроки, им никакие письма не доходят, кроме писем от родных. А ты говоришь, что в твоем случае тебе помогали письма. Значит, какие-то письма политическим заключенным все-таки доходят?
— Мне письма доходили, но не все. Я точно знаю, что доходило, наверное, процентов 30. Была какая-то выборка адресатов, от которых доходило. Несколько друзей, мама, девушка, Маша Значенок, партнерка по “Корпусу”. Условно 12–15 адресатов, от которых проходило, и все. И какие-то случайные письма проскакивали от незнакомых людей со словами поддержки.
Но я точно знаю, что, сидя в тюрьме, я понимал: мне идет гораздо больший поток писем. Во-первых, адвокат говорил:
— Вот тебе посылали эти, эти и эти. Получал?
— Не получал, — отвечал я.
Я ведь понимал, что получил, а что нет. Во-вторых, и в письмах писали: “Вот тебе отправляли письмо такие-то и такие-то.”
Когда нас посадили, мы должны были ехать на Trans Europe Hall. Это огромная конференция европейского сообщества культурных центров, которые находятся в постиндустриальных всяких пространствах. Такая большая организация, они делают конфы. И мы в этой организации были членами с “Корпусом” и должны были ехать на конфу.
И с этой конференции каждый культурный центр Европы послал мне открытку. Порядка 50 открыток пошло мне от всех европейских культурных центров — и ни одна не дошла. Я точно знаю, что они были, их целенаправленно отправляли. У них была акция, они там все писали мне письмо.
И, кстати, после выхода мне ничего не вернули. То, что было изъято, то, что до меня не дошло, в итоге так и не дошло.
Но у меня в камере были люди, которым прям блокировали письма, нормально так. Там был, наверное, известный тебе Акихиро (Акихиро Гаевский-Ханада белоруский анархист, осужденый на 15 лет и 9 месяцеы), по тому же делу сидел. Ему прям блокировали процентов 80 писем, наверное. У него тоже был лютый поток, и, учитывая минус тот процент, который у него отжимали, все равно у него выходило больше писем, чем у меня. Самый большой поток писем в камере был у него. В день стабильно минимум пять писем приносили. У Акихиро прям серьезная поддержка была.
— Круто. Не знал, что прям так хорошо поддерживают. Потому что у тех кейсов, где все письма идут гражданину майору “в стол”, остается один выход — это Dissidentby и Письмо Белл. У них есть архив писем, которые пишут через их сайт политическим заключенным. И когда заключенные выходят, они могут видеть количество писем, которые им отправляли…
— Слушай, мне передавали такие письма и Письмо Белл, когда я вышел, и Dissidentby. Но там немного через них было писем…
— Насколько я знаю, тебя избивали во время ареста. И это вообще частые практики для Беларуси и России, и в постсоветском пространстве в целом. Часто избиение происходит до того момента, пока ты не соглашаешься с тем, в чем тебя обвиняют. Так ли это? И можно ли предотвратить избиение, избежав того, что ждут от тебя pig’и?
— Нет, нельзя. Я думаю, надо сразу соглашаться, чтобы сохранить себя. И думаю, что мне тогда надо было тоже сразу соглашаться.
Записать покаянное видео — это базовая хуйня, которая ни на что не влияет и никак тебя не очерняет. Не перед кем из тех, чье мнение для тебя важно и дорого. Но при этом это согласие сохраняет тебя.
Меня били. Ну, не сильно, но достаточно. Сломали пару ребер, порвали селезенку. Типа пару ударов ногами — понты. Это по сравнению с тем, что вообще обычно бывает.
Но я быстро согласился записать это видео. Решил, что того, что со мной произошло, достаточно.
Избежать пиздюли нельзя. Можно их избежать, только согласившись. Если пиздят, чтобы получить признательные показания и подписать чистосердечно, это одно. И это спорно, смотря что шьют. Если тебя пиздят, чтобы ты подписал себе приговор на пятнаху, это другое. А если тебя пиздят, чтобы ты подписал себе приговор на химию, это третье. Тут смотря с какой стороны смотреть. А если пиздят, чтобы ты на камеру для пропагандистов, для “желтых слив” сказал: “Я протестун и наркоман”, надо соглашаться, я думаю.
— С момента выхода первых политических заключенных в СМИ много пишут про беларуские места лишения свободы, поэтому мы не будем уделять много внимания этому вопросу. Расскажи то, что считаешь нужным знать о беларуском ЦИПе и тюрьме, ведь ты сидел там и там?
— Слушай, на Жодино я сидел почти 20 лет назад, поэтому вообще не помню. По этому поводу ничего не могу тебе сказать. Ну а в последний раз я 3 недели, наверное, пробыл в ЦИПе. И это, конечно, ЦИП — это ад. И нечего, в принципе, добавить к тому, что выходит постоянно в СМИ об Окрестина. Это живодерня жесткая. У нас было всё так же, как пишут и рассказывают другие. Бомж с вшами, 15 человек в 4-местной камере, COVID-19, без гигиены вообще, с подъемами ночью. Всё стандартно.
Говорить о СИЗО №1 не вижу смысла, если его уже не существует и тех условий, которые там были, тоже не существует. Но по сравнению с Окрестина, как, собственно, и все говорят, Володарка — это санаторий. После того как месяц проведёшь на Окрестина… то окей.
— Просто ли было съезжать? Когда ты вышел, ты сразу понял, что нужно сваливать? Сколько у тебя было времени на обдумывание отъезда?
Я знал, что уеду из Беларуси с первого дня, как меня задержали. Я знал, что как только меня выпустят — через 3 дня это будет или через 15 дней — но как только я выйду, меня будут эвакуировать. В этом я был уверен.
И на самом деле, на момент задержания я уже готов был уезжать. У нас целый год в “Корпусе” были звоночки, и постоянно люди нам капали, и мы сами понимали, что нам надо отваливать. Но был “Корпус” — своего рода якорь. И мы заранее начали распродавать имущество, чтобы готовиться к закрытию и всё это сделать более плавно. Потом и всю команду собирались релацировать. Я был к этому готов.
Когда нас выпустили из зала суда, я понимал, что в пределах пары дней нас вывезут. И у нас, по-моему, была неделя на сборы. Вдобавок у меня мусора потеряли паспорт. Моему подельнику отдали его на выходе, а мне сказали, что у тебя нет документа. А он был. Специально потеряли или случайно, кто их знает.
Начали искать следователи, мусора, Окрестина, Володарка. Всё, нет паспорта, и мне нельзя выезжать.
Перед Новым годом быстро по ускоренке сделал новый паспорт, чистенький, за 5 дней. Я жалел, потеряли такой пиздатый паспорт. Весь в наклейках. И американская виза была, и индийская виза. Такие красивые старые визы. Коллекция. А на самом деле, да, повезло, учитывая, что сейчас поменять паспорт было б невозможно.
— Как ты покидал Беларусь? Насколько я знаю, там не простая история с FlixBus’ом. Расскажи, если есть такая возможность.
— Да, история непростая. У нас план был базовый для BYSOL’а на тот момент. Они вывозили людей в Россию, и оттуда уже дальше. В России тогда ещё не было войны. Когда мы вышли, войска стояли где-то в Воронеже — “учения” были, которые за два месяца до войны проходили. И тогда ещё оттуда можно было безболезненно вывозить людей.
У нас была такая схема, что мы должны были поехать на специальной маршрутке через границу. Засесть в российском городе. В Смоленске изначально. Пару дней. И потом должны были ехать к украинской границе. И какими-то схемами нас должны были перевезти, какие-то люди. Несколько километров по полям, болотам — и в Украину. И там мы должны были подать на беженство и, не дожидаясь беженства, полететь в Грузию, где нас ждала уже вторая часть команды “Корпуса”.
Но всё сильно затянулось. Потому что была уже нестабильная ситуация на границе Россия-Украина. И вот этот переход с России в Украину откладывался по разным причинам. То намело, и не протоптали тропинку. То ещё войска прибыли. То взяли нашего человека с украинской стороны, который из пограничников. Его там раскусили и сняли с должности. Переход постоянно откладывался. И мы с моим подельничком так провели 40 дней в Орле. Представь где? В Орле? В Орле на съёмных посуточно хатах, без всякой связи. Нам нельзя было ни включать геолокацию, ни связываться ни с родственниками, ни с кем, не сидеть в интернете, не палиться в соцсетях.
Короче, не палиться. Типа с пачкой налички, чтобы карточками тоже не отсвечивать. В общем, хапнули глубокой российской хтони. И вот в тот момент, когда нам сказали: типа, чуваки, снимайте уже на месяц хату, тут, походу, придется вам в России залечь на дно и задержаться, потому что нет вариантов сейчас. Обстановка напряжена. Это было начало февраля, и уже через пару недель началась война. И всё. И мы уже такие обречённые, погрустнели. Пиздец. Нам, типа, в Орле ещё жить непонятно сколько. Денег уже мало. И вот тогда придумали другую схему.
Не уверен, что могу про её говорить подробно. И наверное, она уже не рабочая. Ну там замут с перелётами, который в нашем случае сработал. Проще говоря если вам надо экстренно свалить, BYSOL придумает вам схему.
— Четыре года прошло, как ты в эмиграции. Не скучаешь ли по Беларуси?
— Лично я скучаю по Минску до 2020 года, которого уже нет и не будет. Будет что-то другое — хуже, лучше, время покажет. Но я не рвусь вообще в Минск и в Беларусь, которая есть сейчас. Во-первых, меня ничего не связывает. У меня там не осталось друзей, знакомых, приятелей практически. Пару человек, с которыми поддерживаю раз в месяц дежурный контакт, плюс мама, которая с визой и выезжает сюда нормально.
— Следующий и последний вопрос в этой части разговора, и тоже о беларуских эмигрантах. Давно уже появляются новости в СМИ, что очень много беларусов почему-то срываются и просто возвращаются в Беларусь, хотя у них есть весомые аргументы не ехать — такие, как лишение свободы за подписку в Телеграм или старый какой-нибудь донат, — но они всё равно туда едут, и, как правило, всё заканчивается печально. И вот ты как думаешь, это легкомысленность или место, где родился, всегда будет манить и преследовать?
— Что касается людей, которые срываются и едут, мне это непонятно. Осуждаю. Осуждаю, но с этими людьми не обсуждал их мотивы. Но думаю, что это дурость.