Актывізм
В нашым свеце ў палітыцы амаль няма цішыні. Але ёсць тыя, хто гаворыць з ценю — тыя, каго не чуюць, тых, каго называюць мёртвымі. Мы сустрэліся з Максімам Еўстропавым, чалавекам, які стварыў Партыю мёртвых, і праз яго чуем іх галасы: шэпты, успаміны, пратэст. Гэта не жарт і не мастацкі эксперымент — гэта перформанс, што стаў палітыкай, і палітыка, што ператварылася ў рытуал. Максім не толькі праваднік гэтых галасоў — ён дзяліцца і музыкай, якую чуе сам: быццам запісанай на мяжы светаў. Інтэрв’ю з ім — спроба зазірнуць туды, дзе сціраецца мяжа паміж жывымі і мёртвымі. Чытайце і слухайце тое, што так доўга спрабавалі прымусіць замаўчаць.
Максім Еўстропаў — заснавальнік Партыі мёртвых
«Первые шаги сквозь пыль»— Какой момент стал отправной точкой создания Партии мёртвых: личный опыт, политическое разочарование или зов тех, кого не слышно?
— Отправных пунктов у партии много – всегда больше, чем один. Но, пожалуй, одна из самых очевидных точек отталкивания – это злоупотребление мёртвыми в политике. Всё это очень характерно для политических реалий рф. Конечно, подобное встречается не только там – но в росфедерации достигает максимально гротескного выражения. Партия мёртвых во многом возникла как реакция на это злоупотребление.
К 2017, когда партия появилась, политическая действительность в рф казалась мне очень странной: граница между живыми и мёртвыми будто бы стёрта, при этом никто как бы и не живёт по-настоящему: всё происходит как будто в каком-то мороке нежити, смерти при жизни, жизнесмерти. То где-нибудь мёртвые избиратели проголосуют за удобного кандидата, то мёртвый депутат за удобный закон, то кто-нибудь в очередной раз предложит предоставить мёртвым право голоса, чтобы уж без всякого стеснения от их лица голосовали за кого надо. Мёртвых заставляют участвовать в каком-то адском канкане, тогда как к живым относятся так, будто они уже мертвы.
С особым ужасом я наблюдал за становлением такого явления, как Бессмертный полк.
Я застал самое начало, пока ещё жил в Томске. Вроде бы и неплохая инициатива коммеморации, идущая снизу – но что-то в этом было не так. Меня не покидало ощущение, что они на самом деле вытаскивают мёртвых на улицы, причём как-то бездумно, с каким-то безразличием. И вот, Бессмертный полк будто бы приоткрыл некий шлюз в подземный мир, из которого в итоге и вылезло хтоническое чудовище войны, этакий политический нетруп (если воспользоваться выражением некрореалистов). Многие ранние акции и демонстрации партии представляли собой пародию на Бессмертный полк.
Вдобавок ко всему, партия мёртвых возникла не на пустом месте, а в русле разнообразных практик перформанс-группы {родина}, занимавшейся «экспериментальным политическим искусством». У нас довольно много всего было про смерть и некрополитику. К тому же, мне давно уже хотелось сделать активизм и протестное искусство более «готичным» (чем-то более готическим, чем героическим).
— Что вы вкладываете в само слово «мёртвые» — это метафора, политическая категория или вполне конкретная общность?
— Прежде всего, это не метафора: мёртвые – это какие угодно мёртвые, действительно мёртвые. Это основной смысл, из которого мы исходим – а далее уже на это могут наслаиваться разные переносные значения, типа мёртвых при жизни, политических трупов и т.д. Но мёртвые, действительно мёртвые остаются базой для всех этих метафор – потому что мёртвых больше, чем живых. Парадоксальным образом, мёртвые – это самая большая социальная группа. А жизнь, как я полагаю – это частный случай некоего более универсального неживого состояния.
— Как бы вы объяснили Партия мёртвых человеку, который впервые слышит это название и считает, что это шутка?
— Сначала, наверное, заверил бы человека как мог, что это – не шутка, хах. Ну а вообще, партия мёртвых – это партия, включающая в себя всех мёртвых, а также некоторых живых, которые считают нужным с мёртвыми солидаризироваться. Поскольку эта партия включает себя всех мёртвых – самую большую социальную группу – то это, фактически, самая большая партия в мире. Но в качестве партии она вряд ли может существовать официально – поскольку мёртвые не признают ни одного государства, и сами, в свою очередь, в признании со стороны какого-либо государства не нуждаются.
Далее, мёртвые – не только самая большая социальная группа, но и самая маргинальная и бесправная: «самый большой народ, самый малый». Это, по сути, некропролетариат: с одной стороны, они максимально исключены, с другой – живые их постоянно, буквально во всём эксплуатируют, при этом не ожидая, что мёртвые смогут им как-то ответить. Партия мёртвых как раз и представляет собой такой ответ.
«Эхо забытого»
— Есть ли у Партии мёртвых программа — или отсутствие программы и есть её политическая позиция?
Партия мёртвых – это совершенно невозможная партия, и программа у неё тоже невозможная. Нашу общую цель мы определяем как некрореволюцию, и к этой цели ведут 3 задачи:
1. Делать так, чтобы мёртвые говорили – сами и от своего лица, и не в качестве оживших или воскрешённых, а в качестве мёртвых.
2. Ставить под вопрос притязания живых на то, чтобы говорить от лица мёртвых.
3. Напоминать мёртвым о том, что они мертвы.
Первая задача кажется совершенно невозможной, Третья – странной, хотя, по сути, это такое memento mori, но только для мёртвых – потому что многие ведут себя так, будто не знают, что уже мертвы (живых как потенциальных мёртвых это тоже касается). Вторая задача – критическая – кажется наиболее реалистичной (хотя и она проблематична).
Многие живые любят говорить за мёртвых, тем самым притязая на какой-то привилегированный доступ к мёртвым. Мёртвые становятся для них ресурсом их собственного авторитета. Путин, например, пытается представить дело таким образом, будто он не просто какой-то жалкий кгбшник, случайно оказавшийся во власти – но за ним стоят какие-то особо ценные мёртвые (вроде ветеранов 2 мировой войны). Лимонов также комплектовал отборными кадрами свою партию мёртвых, собирая что-то вроде пантеона героев. Но, во-первых, все мёртвые равны – потому что среди них нет никого мертвее. Во-вторых, никто не обладает каким-то преимущественным правом говорить от лица мёртвых – поскольку все живые по отношению к ним находятся примерно в одинаковом состоянии не-знания.
Живые не просто присваивают голоса мёртвых, но и заставляют их говорить угодные для себя вещи. Очень часто живые вкладывают в уста мёртвых какую-нибудь фашистскую поебень: так мёртвые начинают защищать «традиции» и «вековые устои» и как бы санкционировать своим магическим авторитетом каких-нибудь убогих диктаторов.
Но ведь и мы сами говорим от лица мёртвых: мы вынуждены за них говорить – поскольку даже для того, чтобы критиковать притязания говорить от лица мёртвых, приходится говорить от их лица. Это обстоятельство мы никак не скрываем – хотя всё это, разумеется, нас нисколько не оправдывает. Так что всё, что мы делаем, оказывается под большим вопросом.
Как бы то ни было, мы стараемся придерживаться некоей «логики смерти», и делаем из неё политические выводы. Сама эта логика, как мы полагаем, для всех одинаково доступна.
Эта логика нигилистическая, анархическая и коммунистическая.
Смерть – это не потусторонний мир, но отсутствие мира (и в этом смысле она нигилистична)
Смерть – это максимальное презрение к иерархиям, радикальная горизонталь (и в этом плане она анархична).
Смерть – это база, самое общее, что есть у всех (и в этом отношении она коммунистична).
Что касается авторитета мёртвых, то да – исторически это один из источников политической власти (которая в этом отношении всегда будет также и «властью мёртвых»). Однако использование мёртвых как ресурса для авторитета – это всегда злоупотребление ими, и содержит в себе уловку. У мёртвых нет никакой власти, и их авторитет – это самоуничтожающийся авторитет.
— Какие проблемы современного общества, по-вашему, мёртвые видят лучше живых?
— Античный философ Парменид приписывал мёртвым негативную чувствительность: если живые чувствительны к теплу и свету, то мёртвые чувствуют холод и тьму. Я также склонен приписывать мёртвым своего рода негативную политическую чувствительность: мёртвые максимально чувствительны к насилию, неравенству, исключению. Поэтому в целом какие угодно политические проблемы они «видят» лучше, чем живые («видят, не видя», или как-то так).
— Как вы представляете себе участие мёртвых в политическом процессе — это голос, память, протест, тишина?
— Мёртвые каким-то образом всегда уже участвуют в политическом процессе, поскольку они в прошлом, которое присутствует в качестве некоего следа или завещания. Мёртвые – в культуре, в разного рода институциях, которые по большей части созданы уже не живыми. Мёртвые – в языке, на котором живые говорят, но который они также находят уже каким-то образом сложившимся до них. Ну и призрак коммунизма до сих пор где-то бродит, и давно уже не только по Европе. Собственно, в наших практиках мы пытаемся показать, что мёртвые относятся не только к какому-то уже завершённому и в этом плане удобному прошлому, но также и к будущему. Мёртвые «присутствуют» в нашем настоящем как будущее.
По поводу тишины и голоса мёртвых у меня давно уже есть одна довольно странная идея. В первом приближении представляется, что голос мёртвых – это самое неслышное, что может быть. Кажется, будто они безмолвствуют и немотствуют, или же, по крайней мере, их похожие на еле различимый шелест речи всегда заглушаются полногласными разглагольствованиями живых. Но мёртвые отнюдь не молчат, более того – они говорят все, всё и сразу. Их речь совпадает с их языком (если воспользоваться этим фундаментальным различением между языком и речью в структурной лингвистике). И этот чудовищный шум как раз и составляет для нас тишину – поскольку миллиарды голосов, звучащих «одновременно», находятся за пределами восприятия живых, делаются неразличимыми (я беру слово «одновременно» в кавычки, поскольку мёртвые не являются обитателями настоящего). Со своей стороны, существовать – значит закрываться от этой оглушающей тишины, покрываться панцирем или экраном.
— Какие элементы перформанса или искусства встроены в деятельность вашей партии по замыслу?
— Всё это слишком безумно, чтобы оставаться в рамках политики, поэтому перемещается в область искусства, где такое вроде бы допустимо. Тем не менее, всё это остаётся политическим требованием – а потому не может быть «просто искусством», существующим в специально отведённых для этого местах (в музеях и галереях).
— Почему, на ваш взгляд, идея Партии мёртвых оказалась актуальной сейчас, а не десять или двадцать лет назад?
— То, что происходит сейчас – своего рода расцвет некрополитики, при этом далеко ещё не её апогей. Но, во всяком случае, то, о чём мы говорили 5 и даже больше лет назад, становится уже сложно не замечать. И это касается не только рф. А в рф, если уж вести о ней речь, запущен просто какой-то конвейер смерти: война ради войны, смертономика «спецоперации» (когда выгоднее пойти убивать и бесславно сдохнуть, чем жить), ресурсное отношение ко всему и ко всем вообще – и путин, одержимый сохранением собственной жизни, чуть ли не идеей физического бессмертия.
Но, вообще говоря, партия мёртвых всегда была бы уместна – и 10, и 20 лет назад, и в любое другое время. Справедливости ради стоит отметить, что наша партия вообще не первая на постсоветском пространстве. В 1998 «партия мёртвых» появилась в околонацбольских кругах Латвии, откуда перекочевала потом в НБП, а в 2011 свою партию мёртвых основала художница Лена Хейдиз. Ну и, в каком-то смысле, партия мёртвых была всегда – даже когда ничего ещё не было.
«Голос тени»
— Мёртвые имеют права — Что такое права для мертвого?
— Проблематично говорить о правах человека применительно к мёртвым. Права на жизнь, труд, отдых, образование и т.п. по отношению к мёртвым оказываются подвешенными. Право на свободу перемещения или вероисповедания тоже – хотя с более абстрактным «правом на свободу» всё уже сложнее и интереснее. Но, в любом случае, остаётся такое право, которое является общим и для живых, и для мёртвых.
Я бы сформулировал его как право на справедливость. Справедливость должна быть не только по отношению к живым – иначе это никакая не справедливость.
— С какого момента человек переходит в ваш электорат: с биологической смертью, социальной смертью или ещё раньше?
— В нашу партию люди вступают, прежде всего, с «настоящей», т.е. с полной биологической смертью, которая рано или поздно случится. Такая возможность открыта для всех, т.е. все потенциально являются членами нашей партии. В определённом смысле, все в ней и так уже состоят, поскольку живое – частный случай мёртвого.
— Может ли живой человек вступить в Партию мёртвых, и что это от него требует — кроме желания?
— Да, живые могут вступить в партию уже при жизни. для них членство в партии является свободным, в отличие от мёртвых, для которых это членство необходимо. Но по-хорошему, для того, чтобы полноценно участвовать в партийной жизни, нужно также и солидаризироваться с партийными принципами (свобода, равенство, смертность).
«Перекрёстки безвременья»
— Как вы удерживаете границу между политическим проектом и художественным высказыванием, или эта граница вам не нужна?
— То, что мы делаем, располагается как раз на этой самой границе. Она не то, чтобы совсем не нужна – скорее, мы постоянно ставим её под вопрос. Речь не о пресловутой эстетизации политики, и даже не о политизации эстетики – а о каком-то постоянном пересечении этой границы в наших практиках. И это касается не только общей границы политики и искусства, но и пределов эстетического и политического вообще.
— Какие реакции вы чаще слышите от людей — смех, страх, интерес, непонимание?
— Мы сталкиваемся со всеми этими 4 типами реакций, да. Но вообще, то, что мы делаем, представляется мне жутко смешным. Однако не стоит забывать также и о трагической составляющей.
— Какие реальные социальные или политические процессы мёртвые улавливают раньше живых — и как это знание меняет ваши действия в мире?
— Мёртвые в целом «раньше» улавливают будущее, поскольку ближе к нему.
«Зов пустых залов»
— Если Партия мёртвых получила бы место в парламенте, какой был бы её первый жест, первое вмешательство в жизнь страны?
— Смотря какой страны, конечно. Но если бы это была росфедерация, то первыми жестами, представляющимися очевидными не только для нас, были бы вывод войск с территории Украины, освобождение пленных и амнистия политзаключённых. Ну а дальше уже по списку наших задач, в сторону мировой некрореволюции и отмирания всех государств.
— Как вы организуете свою работу: есть ли собрания, документы, устав — или партия живёт по законам другого мира?
— У нас есть проект устава, который пока так и остаётся проектом, поскольку для его ратификации нужно подтверждение всех мёртвых. Документы мы тоже очень любим: всем желающим выдаём партбилеты, которые в любом случае считаются настоящими – даже если они поддельные. Собрания также бывают. Пока были в рф, часто собирались на кладбищах. Однажды в Грузии проводили съезд.
— С какими современными политическими или художественными движениями вы чувствуете родство, а с какими принципиальное расхождение?
— Как активисты мы часто пересекаемся и взаимодействуем с другими либертарными движениями: квир-, фем-, эко-, веган-, психо-, левыми и анархистами, деколонизаторами и шизотериками. Нам явно не по пути с государствопоклонниками и фашистами.
Лично мне нравятся разные странные вещи: либертарный сатанизм, магический марксизм, или «готический коммунизм» Марка Фишера (пусть даже он существовал только в качестве идеи). Меня всегда привлекала «тёмная» эстетика. При этом, с одной стороны, мэйнстримный активизм её обычно игнорирует, а, с другой стороны, разного рода любители мрака оказываются по большей части «вне политики» или же просто фашистами. Вот я и пытаюсь создать такой странный синтез, который бы меня устраивал.
«Память забытых голосов»
— Как вы относитесь к попыткам воспринимать вашу партию как сатиру — помогает ли это или мешает?
— Относимся к этому с пониманием. Смерть – это смешно и странно.
— Если мёртвые — это память, травма и забытые истории, то какую память вы стараетесь вернуть в политическое поле?
— Память о будущем, прежде всего. А также память о том, от чего не осталось и следа.
— Какую политическую задачу, по-вашему, может выполнить только Партия мёртвых и никто другой?
— Задачу подготовки к мировой некрореволюции, разумеется.
«Тишина остаётся»
[остаётся]
я так люблю перегородки
они наша манера, наша привычка, наша тупая свобода
и трата
или же так любить
то, что остаётся после растворения перегородок
то тупое море
ведь в любом случае остаётся
остаётся
вслушиваться в это «остаётся»
в его даже не плеск
даже не гул
остаётся
когда пропадает всё остальное
(наши манеры, наши привычки, наша тупая свобода
и трата)
[30/7/2011]