Актывізм
Карына з’ехала з Беларусі ва Украіну за некалькі дзён да Новага года. Але пабудаваць новае жыццё дзяўчына так і не паспела: здарылася вайна. Карына выбіралася з Бучы пад абстрэламі… каб праз месяц вярнуцца валанцёркай. Пра тое, як выжыць у пекле і вывезці сям’ю з-пад акупацыі, а таксама пра жыццё “пасля”, суіцыдальныя думкі і даганяючы ПТСР – у новым матэрыяле “Не сёння, не ўчора, не заўтра”.
Карына, 33 гады.
“Под окнами постоянная стрельба, идти с детьми куда-то пешком просто опасно…”
В “протестные” годы я открыто выражала свою позицию в колонке независимого СМИ (его потом обезглавили силовики). В штате не числилась, поэтому и с переездом тянула – но за несколько дней до Нового года появилась информация об угрозе моей свободе. С эвакуацией мне помогли из фонда BYSOL. Собравшись буквально за сутки, в ночь с 25 по 26 декабря я доехала до Смоленска, откуда на попутке – в Киев.
После Нового года мой знакомый – тоже политический эмигрант – предложил мне переехать в арендованную им квартиру под Киевом. Так я вместе с еще одной семьей оказалась в Буче. А через две недели началось полномасштабное вторжение – так что адаптации в Украине толком не случилось.
Мы были в иллюзии относительной безопасности: Буча ведь рядом со столицей. Никто не предполагал, что российские войска подойдут к Киеву так быстро. А потом мы остались без связи. Дальше была бомбардировка Гостомельского аэропорта – он совсем недалеко от нас. Тогда я поняла, насколько всё серьёзно.
Мы поднимали головы и видели пролетающие истребители. Точь-в-точь как в фильмах про вторую мировую войну: залпы огня, гул пролетающих самолетов. Стало ясно, что никакая это не “специальная военная операция”, а самая настоящая война.
Связи не было, а мы ещё и не местные: в какой стороне Киев, куда идти – непонятно. Под окнами постоянная стрельба, выходить с детьми просто опасно. Через два дня выбраться из Бучи своим ходом стало невозможно. Позже оказалось, что в первую неделю войны мосты к Киеву были взорваны.
“Людей, которые обращались в call-центр за помощью, находили мёртвыми на перекрёстках…”
Вскоре появилась связь, люди пробивались в сеть и создавали чаты по районам. В одном из них я узнала, что нужна помощь в обработке входящих звонков. Так я стала волонтером в саll-центре в Буче.
Тем временем в городе был полный хаос – а тут ещё и перебои со связью. Мы делали всё, что было в наших силах. Кто-то звонил, чтобы рассказать о стрельбе или найденных трупах, кто-то хотел просто уехать из Бучи. Эвакуации не было: власти не могли договориться с русскими.
Добираться от дома до call-центра стало опасно: появились снайперы. Однажды я наткнулась на русских солдат на железнодорожном переезде. Они кричали, что сюда нельзя ходить, “ты взорвёшься, всё заминировано”, матерились в спину. Пришлось вернуться в квартиру.
Тогда я предложила соседям-беларусам самостоятельно искать пути отступления. Из звонков в call-центр было ясно: если останемся в Буче – погибнем. Снайперы расстреливали гражданских, повсюду трупы. Я знала: среди погибших есть волонтеры, развозившие лекарства. Людей, которые обращались в call-центр за помощью, находили мёртвыми на перекрёстках.
В один день мы просто вышли из квартиры и пошли пешком куда глаза глядят.
Со мной был мой сосед по квартире. Было непросто: дорога шла через поля, бесконечные обстрелы… Казалось, мы пересекаем абсолютно мёртвую местность: во время вооруженного конфликта на улицах, как правило, никого нет. И вот эта пустота пугает.
Так мы дошли до Ирпеня. Оттуда ходил эвакуационный поезд – и мы вернулись в Бучу, чтобы мой сосед мог вывезти свою семью тем же маршрутом. Через сутки от них пришла СМС из Киева.
8 марта в Буче пропал свет и газ. Тогда я и мой знакомый беларус отправились открытым нами путём в Ирпень. Дорогу нам преградил российский блокпост. Солдат с георгиевской лентой и буквой Z на шлеме сказал нам одеть белые ленточки: иначе могли расстрелять. У меня в вещах было белое платье: я разорвала его и сделала повязки.
В Ирпени на остановке нам встретились те, кто не успел выехать: напуганные, плачущие. Эвакуации больше не было. Зато выяснилось, что волонтёр Антон вывозит людей собственными силами. Он собрал целый бус для эвакуации: старики, молодые люди с инвалидностью. Для нас места не оказалось.
Но Антон обещал вернуться за нами, если выживет.
Через два часа он довёз нас до разрушенного моста возле Ирпеня. Мы прошли под ним – и на той стороне нас ждали украинские военные и много гражданских. Некоторые, несмотря на холод – без верхней одежды. Но рядом уже стояли автобусы, пункты обогрева и волонтёры с чаем. А ещё можно было поговорить с прессой.
Через весь этот путь, через блокпосты, я пронесла блокнот, где писала о происходящем в Буче. Я рассказала журналистам, как в Гостомель нельзя было привезти воды, как в call-центр приходили звонки о том, что в подвалах сидят по 14 человек без света, воды, еды. Рассказала, как смогла выбраться из Бучи, как встретила русских, как повязала белые повязки, чтобы не убили… Наш маршрут проходил низиной – мы были как на ладони, и кому-нибудь могло прийти в голову устроить человеческое сафари.
Позже оказалось, что людей, идущих к семье или на поиски еды, в том месте просто расстреливали. Это чудо, что мы спаслись и уехали в Киев.
Близкие уговаривали меня уехать из Украины, говорили, что всё это закончится смертью. Но я думала: люди, пусть даже не мои соотечественники, столкнулись с катастрофой – как их можно оставить в беде? Вопросов о переезде у меня не возникало.
Я устроилась волонтёркой в крупную украинскую организацию, финансируемую офисом президента и министерством спорта. Мы обрабатывали звонки со всей Украины: кому-то нужна была гуманитарная помощь, кому-то – эвакуация.
15 марта стало известно, что моих коллег из call-центра в Буче взяли в плен. А через две недели в сети появились фотографии убитых. У меня шок: неужели это те самые люди, с которыми мы прятались в подвалах? Два дня плакала над этими фото. Позже оказалось, что управляющий того центра выжил после плена, и я написала ему, что хочу вернуться.
Я была готова выполнять любую работу: носить кирпичи, рыть могилы.
Итак, 7 апреля я вернулась, и мы организовали приёмку. Первые дни были адом: людей не хватало, три ноутбука на всех, интернета нет… Позже появился starlink и приехал красный крест, а я стала координатором по работе с населением. Моя задача – зарегистрировать как можно больше людей на получение помощи, фиксировать военные преступления.
На войне люди ведут себя по-разному. Первый тип – это страх, паника. Второй – замораживание чувств. К моему удивлению, со мной случилось “отключение”: целый день я фиксировала преступления, помогала собирать данные для патологоанатомов, раздавала гуманитарку, организовывала похороны. И только после рабочего дня, в съёмной квартире, “включалось”, старалась выплакать чувства.
Так прошли два месяца. Думаю, моего ресурса хватило бы на дольше, если бы не вопросы легализации. Меня хотели депортировать – но я добилась аннуляции штампа на принудительное возвращение и продолжила волонтёрить, сделав на этом основании ВНЖ. Однако нервы мне потрепали хорошо: легально работать было почти невозможно, все боялись проверок, а ещё эти вопросы “почему взяли на работу не украинку, а беларуску?”. Конечно, были предложения работать нелегально, но мне нужно было, чтобы либо “как надо”, либо никак. Так что летом 2023 года я уехала в Польшу.
Выгорание пришло позже, когда всё закончилось – это естественно для эмпатичных, сопереживающих людей.
Механизмы самозащиты перестали действовать через полгода, и меня догнал военный ПТСР. Причём, по словам моего психотерапевта, сильный и хронический (кстати, события 2020-го года в Беларуси тоже не прошли даром).
Первыми странности заметили друзья: у меня просто не было сил жить, снились кошмары. После событий в Беларуси это были тюрьмы, силовики, через несколько месяцев после Бучи меня расстреливали во снах.
А потом случилась тяжелейшая депрессия. Было сложно заниматься делами, пропал сон. Я просто лежала и не понимала, зачем жить дальше – такой “синдром выжившего”. И это не когда “я пошел в качалку – и всё прошло” – это когда нет сил почистить зубы, когда всерьёз задумываешься о суициде (хоть и храбришься перед друзьями). Тогда мне нашли врача, с которым мы за пять месяцев “вынули” часть переживаний.
Я долго не могла решиться на терапию. Но сейчас рада, что получила помощь: мне гораздо лучше, всё позади.
Сейчас страшно вспоминать, что я хотела себя убить. В случае ПТСР есть два пути: либо заставляешь свои травмы работать на тебя, либо они пожирают тебя всю жизнь. Мне повезло с врачом – и я пошла первым путём.
Война разрушает иллюзии и убирает ненужное. Такое врагу не пожелаешь, но это так и есть. Если вы понимаете, о чём я.
Артыкул створаны ў рамках стыпендыяльнай праграмы Free Belarus Center