Эміграція
Мы завяршаем у гэтым месяцы серыю артыкулаў пра літаратуру і паэзію, апошнім інтэрв’ю з Аляксандрам Дэльфінавым. Знаёмцеся (калі яшчэ не): перад вамі вечна малады рамантык-панк-шаман-паэт і па сумяшчальніцтве транснацыянальны гуманіст ўсяе Зямлі Аляксандр Дэльфінаў. Аб тэкстах у слупок і не вельмі, аб тоўстай мяжы паміж псеўда- і метаабсурдом, аб родным, запаветным, касмічным і забытым – у эксклюзіўным натхняльным матэрыяле “Не сёння, не ўчора, не заўтра”.
– Расскажи о своём пути. Почему выбрал поэзию, а не прозу? О чём пишешь?
– Я никогда не разделял “текст, написанный в столбик” и прозу. Poetry в английском – это про художественный текст вообще. Вот и я сперва не опирался на форму изложения.
В детстве от меня скрывали факт наличия еврейского дедушки-поэта-переводчика и репрессированного русского прадедушки-поэта-издателя-переводчика. Но потом началась перестройка, и репрессированные предки и родственники в Израиле перестали быть проблемой. В это же время я увлёкся рок-музыкой.
Итак, мне 16, я альтернативщик и любитель панк-рока (причём интересный/абсурдный текст мне важнее хорошей музыки) – и вот уже сочиняются первые песни и стишки. А потом один панк-хиппи-неформал спрашивает: “Знаешь, кто такой Хармс?” – “Не-а…” Так у меня появляется раритетный сборник Хармса (в СССР образца 1987-го не было изданных книг Хармса, попадались лишь отдельные произведения в журналах) – а с ним и я расту как поэт.
С 89-го и до сегодняшнего дня я пишу. В период с 2012-го по 2022-й – каждый день (если пропускал, компенсировал пятью текстами за день) – это практика в рамках полусамоиздатной-полуDIY-ной “Открытой поэтической лаборатории” в FB. Так родилось около четырёх с лишним тысяч поэтических текстов, примерно 15 книжек и и как минимум один музыкальный альбом, также есть записанный поэтический “Концерт в Сокольниках”, вышел в 2019 году в Москве, еще есть альбом Леонида Федорова и Игоря Крутоголова “БЛЭЙК” с моими переводами стихов. Кстати, именно “Лаборатория” сделала меня тем, с кем ты разговариваешь – до этого Дельфинова в публичном поле как бы не существовало.
В 2013-м я перешёл к текстам нового для меня типа (думаю, дело в немецком пространстве, участии в местных поэтических слэмах, интересе к англоязычной перформанс- и слэм-сцене) – и теперь я один из первых русскоязычных поэтов в жанре spoken word poetry. Это сценическая, нарративная, речевая, перформанс-поэзия… При этом другие жанры мне не чужды: вот недавно вышла моя книжка на немецком – и это вообще проза.
– Давай подробнее про “Открытую поэтическую лабораторию”.
– Этот проект – наследие альтернативной традиции самиздата, панк-зинов, DIY-культуры. Но “Лаборатория” не тот случай, когда какая-нибудь советская цензура кэнселит “нецензурных” поэтов за острые языки.
Скорее это было так: “Что это за столб пыли в прерии? А, это же неуловимый Джо: его никто не может поймать, потому что он нах** никому не нужен”. Вот поэтому меня никто и не публиковал.
Так что я стал публиковаться сам через FB. И здесь его алгоритмы были мне на руку: фейсбук показывал меня всем. Всё началось со смешных, дурацких стишков – они неожиданно привели к тому, что за день меня френдило по 100 человек. Я обретал видимость – даже среди поэтов старшего поколения, я знакомился через соцсети с интересными персонажами. Но сейчас проект “Открытая поэтическая лаборатория” завершён, и я больше так не делаю.
Насчёт DIY. Сейчас мы издаёмся сами – в Берлине, вот, под эгидой мультиформатного культурного пространства PANDA platforma вышли две моих книжки #TriggerWarningPoetry и «Паника» – всё на некоммерческой основе. В смысле я их не продаю, а распространяю под свободной лицензией, а пожертвования перевожу украинцам. Недавно, кстати, выпустили третью книгу “44. Тексты и фотографии”. Автор фото – Алексей Будовский, мультипликатор с мировым именем (недавно получил каннский приз за клип), автор текстов к фото – я.
– Какие группы вдохновляли на написание текстов/стихов?
– Во-первых, БГ с “Аквариумом” и всем прочим вокруг этого проекта (например, тексты одного из основателей группы Джорджа Гуницкого). Потом, как это ни странно, – блатные и лагерные песни. Особенно “Песни сибирских заключенных” Дины Верни (в частности, “Окурочек с красной помадой”) и, разумеется, Аркадий Северный. Последнего я, кстати, особенно выделяю: чрезвычайно интересная человеческая и творческая история.
Дальше были Егор Летов и Янка Дягилева, любил и люблю львовскую группу “Брати Гадюкiни” со стёбными текстами Сергея Кузьминского. Нельзя не упомянуть Сергея “Олди” Белоусова из “Комитета охраны тепла” – как и прочую регги-движуху, сильно на меня повлиявшую и участником которой я являлся (“Jah DiviZion”). Помню беларусскую группу “Не паливо” (мы как-то встречались в начале 1990-х), одесситов “Клуб унылых лиц” и Стаса Подлипского, конечно же, “Пекин Роу-Роу” из Ростова-на-Дону.
– В одном из твоих стихов на FB фигурировали Введенский и Хармс. Как думаешь, абсурдизм – это про внутреннее или больше про внешнюю позицию, проекцию на мир?
– Поэзия абсурда и нонсенса имеет давнюю интересную традицию (особенно это касается англо и немецкоязычной поэзии). Абсурд часто сливается с сатирой – на меня, например, сильно повлиял популярный в 20-е годы немецкий сатирик-абсурдист и spoken word-поэт Йоахим Рингельнатц. Завсегдатай берлинских кабаков и всяких тусовок – записей не сохранилось, и только благодаря тем, кто его слышал, видел и потом писал про него в своих дневниках, мы знаем, что он выступал на сцене, и выступал круто.
Абсурд может быть использован как иносказательное оружие в условиях, когда автору угрожает внешняя опасность. В то же время есть мощные абсурдистские тексты – канонические, метаабсурдистские, существующие за гранью даже просто-абсурдизма, с собственным языком и космосом.
…Как, например “Поминки по Финнегану” Джеймса Джойса: абсолютно отдельная, не связанная ни с одной политической конъюнктурой история. Ещё есть русскоязычная постдадаистская абсурдистская традиция – она, кстати, очень по-разному проявляется постсоветском пространстве. Так, в Грузии в 20-е существовала мощная авангардистская, дадаистская сцена – и постотзвуком этого движения, на мой взгляд, был поэт, перформер, мой друг Зураб Ртвелиашвили, скончавшийся несколько лет назад. Король дада в 90-е, он – продолжатель мощнейшей авангардистской сцены Грузии 20-х с её великолепными журналами, визуальной поэзией, потрясающим дизайном (он, кстати, даже сейчас выглядит современно).
Но есть и слабость в абсурдистском письме: оно будто провоцирует автора или авторку сделать что-нибудь эдакое. И появляется куча как бы псевдоабсурдистских текстов, где человеку на самом-то деле просто нечего сказать. В общем-то за сильным абсурдистом всегда стоит смысловое поле. Вот упомянутый Введенский, один из главных поэтов абсурдизма на русском поэтическом языке, среди прочего постулирует некую деструкцию. Разрушение языковых структур у него отражает разрушение мира, что связано с мощным транзитом Советского Союза в сталинскую диктатуру. Поэтические тексты Введенского через политическую призму – это описание торжества насилия над языком и человеком, описание провала. Это страшные тексты, хотя они и кажутся внешне простыми, местами даже комедийными, но за ними стоит “время, смерть и Бог”.
Я сам использую абсурдистские техники – но как вспомогательные приемы в “нормативной” поэзии.
– Герои-маргиналы, субкультурные мотивы, табуированные темы – это намеренное снятие стигм или то, что просто рядом с тобой?
– Я не ставлю перед собой задачу “а давайте-ка мы снимем стигму”. Это было бы слишком просто – а в литературном тексте логика часто непрямая. То есть иногда сам не понимаешь, почему понесло в эту степь.
Иногда текст, воспринимаемый людьми как остросоциальный, рождается просто потому, что у тебя в голове какое-то слово гудит. Порой я сам не знаю, о чём пишу, текст рождается независимо от меня. А потом смотрю – “О, так вот оно как!”.
Да, есть повторяющиеся темы, одна из них – осмысление институционального насилия в советском и российском обществе (а может, и в человеческом существе вообще). Человек в своей природе сочетает хищника и падальщика, так что эта тема неисчерпаема.
И, конечно же, пишу о тех, кого встречал. Я сам – “маргинал”, я сам – “наркоман”, “пидорас”, “предатель родины”. Так что мне близки такие люди и истории. Кроме того, мне близки панки, битники, авангардисты всех мастей – всё это как-то смешивается. И эта смесь мне интересна. Поэтому мои персонажи часто нонконформисты
По поводу снятия стигм. Думаю, поэзия, литература, искусство способны улучшать человеческую жизнь, они дают людям новые силы, какой-то просвет – и в этом смысле это просвещение. Мне близок гуманистический пафос, и я надеюсь, что-то там, быть может, улучшится в обществе.
При этом я не пишу тексты, чтобы что-то напрямую улучшить: думаю, улучшения здесь возможны лишь косвенные. Поэзия не меняет людей вот так вот легко, и вообще – искусство так не работает. Как правило, определенный тип искусства воспринимают уже изменившиеся люди. Человек, считающий, что можно просто так взять – и кому-то в**башить, скорее всего, воспримет меня как клоуна и будет агрессивничать.
Тут, конечно, писатели-романтические панки-шаманы и транснациональные гуманисты подрывают позицию таких людей – людей, стоящих на позициях использования насилия как метода управления и социализации. И последние чувствуют угрозу, потому что мы их высмеиваем и как бы лишаем этого “ореола злостной тайны”.
P.S. Працяг інтэрв’ю чытайце ў другой частцы.
Вершы:
Мой друг уехал в Украину
Мой друг уехал в Украину,
Оставил собственный жилфонд,
Сказал «Будь ласковым!» Берлину,
И двинулся туда — на фронт.
А мне слегка скрутило спину,
Процесс, увы, необратим,
А друг уехал в Украину,
Хотя ровесники мы с ним.
Купил шузы и что ещё там,
Да войсковым погнал авто.
Ведь он из Украины родом,
Хоть и не звал его никто.
И не прощался он с поэтом,
И не шумел про случай сей,
И даже я узнал об этом
Случайно от других друзей.
Живу, дышу — от боли стыну,
Но опыт наш, богиня, взвесь:
Мой друг уехал в Украину,
А я стишок закончил здесь.
13 апреля 2024
Через тысячу лет
Земля с точки зрения дерева —
Текучий материал.
Однажды вся жизнь перед внутренним взором
Проскочит как сериал,
Начало забыто, не ясен финал,
И лица плохо видны.
Сквозь пепел опять прорастёт трава,
Как чьи-то забытые сны
Через тысячу лет после последней войны.
Вода с точки зрения камня —
Невнятный шёпот вдали.
Однажды тебя расстреляли как пули
Пустые слова мои,
От нас не останется даже теней
В руинах древней стены.
А ночью прольётся холодный дождь,
Но звёзды будут видны
Через тысячу лет после последней войны.
Огонь с точки зрения воздуха —
Стремительная игра.
Летали по небу деревья и скалы,
Но позапозавчера.
Титаны исчезли, ушли великаны,
Их дни давно сочтены.
И жук с перламутровыми крылами
Промчит среди тишины
Через тысячу лет после последней войны.
26 марта 2024
Страшно
Страшно ошибиться, сложив два и два,
Страшно, что полюбишь, а тебя пошлют нахуй,
Страшно, подъебнут мусора, а на кармане трава,
Страшно, страшно,глаза так и лопнут твои со страху,
Страшно вдруг очнуться, очутившись в гробу,
Страшно, вот Пушкин сукин сын, хотя он и наш, но
Страшно, что приходится закончить строфу,
Повторив три раза подряд: «страшно», «страшно», «страшно»,
Страшно, бабушка навстречу идет и говорит мужским голосом,
Страшно, под кроватью что-то шевелится, о Боже, что там, что там,
Страшно встретиться в лесу один на один с двухметровым полозом,
Страшно каждый год одинаково поздравлять с новым годом,
Страшно, когда петух бежит с отрубленной головой,
Страшно, как советский маньяк Фишер тащил детишек в гараж, но
Страшно может быть вообще-то от причины любой,
Но и без причины может быть очень страшно.
«Доктор, — я сказал, — у меня соседка
Страшно хохочет всю ночь за стеной,
Может, найдется у вас таблетка,
Чтобы наконец разобраться со мной?»
Были у викингов бог Локи и бог Тор,
Один был хитер, а другой могуч.
«Нет такой таблетки», — ответил мне доктор
И запер дверь палаты снаружи на ключ.
Страшно лечь спать в июле, а встать в январе,
Страшно, глядя в зеркало, не узнать себя там,
Страшно серым голубем ковылять в московском дворе,
Страшно попасться в лапы чужим ребятам,
Страшно, а что, если уволить возжелал тебя шеф,
Страшно, что умрёшь, остальное как бы не так уж важно,
Страшно, что на мордовскую зону не придёт тебе грев,
Да и просто топтать эту зону страшно, страшно, страшно,
Страшно, потому что дедушка Ленин всё лежит, и его не трожь,
Страшно, что всё вокруг тебя – картонная декорация,
Страшно выйти на улицу и попасть под кислотный дождь,
Страшно, что обнаружат рак, и не спасёт операция,
Страшно в первом классе нассать под себя на школьный стул,
Страшно в 8 лет посмотреть советский фильм «Экипаж», но
Самое страшное — когда затихает гул,
А ты вышел на подмостки и встал, и тебе, блядь, страшно.
«Доктор, — я сказал, — ваша дочь нимфетка,
А я — Владимир Набоков в Фиальте весной,
Может, найдется у вас таблетка,
Чтобы наконец разобраться со мной?»
Фродо сел в электричку и поехал в Мордор,
Встреть его, кольцо отбери и вздрюч.
«Нет такой таблетки», — ответил мне доктор
И запер дверь палаты снаружи на ключ.
— А серый волк тебе страшен?
— Нет, мне не страшен серый волк.
— А пиздюлей на районе получить?
— Нет, не страшно.
— А русский богатырь Святополк?
— Нет, мне не страшен богатырь Святополк.
— А стать тигром в клетке у братьев Запашных?
— Блядь, вот это страшно!
— А зловещие мертвецы не страшны тебе?
— Нет, мне не страшны зловещие мертвецы.
— А рвать зубами сухую воблу?
— Нет, не страшно.
— А бежать по заснеженной тундре, и чтобы за тобой гнались песцы?
— Нет, мне не страшны песцы.
— А стать Крокодилом Геной и познакомиться с Чебурашкой?
— Аааа! Это страшно!
— А тебе не страшно родиться и вырасти в дедушкиных седых усах?
— Нет, мне не страшны усы.
— А длиться 24 часа и повторяться снова?
— Нет, не страшно.
— А стать участником нового состава ВИА «Верасы»?
— Да, мне чуточку страшны «Верасы».
— А в Тверское отделение полиции войти голым и угашенным?
— Это, пожалуй, страшно.
— Хорошо, а тебе не страшно сунуть руку между ног, а там просто гладкая пластмасса?
— Нет, пластмассы я не боюсь.
— А много верхних частот и совсем нет баса?
— Кислый вариант, но всё же нет, не страшно.
— А случайно выйти не в ту дверь, бац – а кругом опять Советский Союз?
— Это бэдтрип, но я приколюсь.
— Последний вопрос: ты знаешь, кто такой Смирнов Саша?
— Нет! Нет! Нет! Только не это! Это пиздец как страшно!
«Доктор, — я сказал, — там лежит пипетка,
Можно, я в рот себе накапаю кислотой?
А может, найдется у вас таблетка,
Чтобы наконец разобраться со мной?»
Стихотворение писал целый год, да спёр листок вор,
Унёс вдобавок кожу, кости да солнечный луч.
«Нет такой таблетки», — ответил мне добрый доктор
И запер дверь палаты снаружи на ключ.
Страшно быть поэтом, а вдруг отрубит поток и больше ни одного стишка,
Страшно взять гитару и забыть начало песни,
Страшно, когда хотел кивнуть, и отвалилась башка,
Страшно вместо языка иметь острое лезвие,
Страшно, если нет огня, но валит густой чёрный дым,
Страшно со свиным рылом да в ряд Калашный,
Страшно вечно смотреть бесконечный порнофильм,
А вдруг не кончится этот текст? Страшно! Страшно! Страшно!
«Доктор, больно жить иностранному агенту,
Ну, дайте таблетку, мир вокруг и колюч, и злюч!»
«Нет такой таблетки!» — ответил я пациенту
И запер дверь палаты снаружи на ключ.
21 января 2020