Актывізм
У спецвыпуску рубрыцы “Свабода ў няволі. Салідарнасць без межаў” мы публікуем інтэрв’ю з Пятром Рябавым — расійскім анархістам, гісторыкам, філосафам і публіцыстам. У першай частцы інтэрв’ю мы паразмаўлялі пра тое, як анархізм з’явіўся на тэрыторыі Беларусі, пра асоб, якія паўплывалі на станаўленне анархізму ў беларускіх шыротах, і пра прычыны крызісу анархічных і левых ідэй у наш час.
Пётар Рябаў — расійскі анархіст, гісторык, філосаф і публіцыст
— Есть ли в истории Беларуси отсылки к анархическому движению? Если да, то где и когда, и как исторически развивалась анархическая идея на беларуских территориях?
— Беларуский анархизм в 19-м веке развивался как часть общего анархизма в Российской империи. Первая волна анархизма была очень тесно связана с народничеством. Фактически, даже дело не в том, что, как часто говорят, было какое-то анархическое течение среди народников, хотя были и Бакунин, и Кропоткин: само народничество как явление было пронизано либертарными, антиэтатистским, федералистским идеям. Тот же Герцен не был полностью анархистом, но он был вдохновлен Прудоном, и у него было много либертарного. Поэтому, если вспомнить первые народнические организации Российской империи, например “Земля и воля” или “Черный передел”, они были анархистскими, и понятно, что их группы были и на территории Беларуси. Я бы сказал, что беларуский анархизм, как и общероссийский, имеет единые народнические истоки в 19-м веке.
Конечно, в истории есть очень мне дорогая фигура, и я знаю, что она дорогая и для беларусов — Кастусь Калиновский, лидер восстания 1863-1864-х годов. Он не был анархистом, но он связан с традицией борьбы за свободный социализм, революцию с сильным социальным уклоном.
Не случайно, что одна из первых организаций, которая возникла среди анархистов 90-х годов 20-го века, называлась “Чырвоны Жонд” — так же, как организация Кастуся Калиновского. Калиновский, как и Герцен, не был стопроцентно анархистом, к нему апеллировали потом все и кадеты, и большевики, и эсеры, и анархисты. В этом смысле Кастусь Калиновский — фигура большей, так сказать, широты диапазона. Но я просто указываю на него как на особенно дорогую и важную персону для беларусов в частности.
С другой стороны, на специфике беларуского анархизма сказывалось то, что рядом была Польша, большая часть территории которой тоже была тогда подчинена Российской империи. Многие польские анархисты тогда и позднее влияли на беларуский анархизм. Например, такая совершенно неизвестная, к сожалению, в России фигура, как Эдвард Абрамовский — теоретик польского анархизма. Он, кстати, повлиял на польский профсоюз “Солидарность” в 20-м веке. Я бы сказал, что это был польский Герцен. У нас, в России, его очень мало знают, и это очень печально. Я думаю, что его идеи влияли на становление анархической мысли и в наших широтах.
— У вас есть лекция про анархизм и искусство. Вы приводили книги авторов, которые не идентифицировали себя как анархисты, но тексты которых — вполне анархические. В частности, вы упоминали “Похождения бравого солдата Швейка” Гашека. Есть ли подобные примеры в беларуской литературе?
— Гашек некоторое время был анархистом и был членом Федерации анархистов Чехии (ФАЧ). Другое дело, что когда он писал Швейка, он уже отошёл от анархизма. На самом деле, огромное количество деятелей искусства во всём мире были анархистами, особенно в конце 19-го — начале 20-го века. Можно их бесконечно перечислять: это были художники, писатели, поэты. Но если говорить именно о Беларуси, то я, к сожалению, должен признаться, слабо знаю беларуское кино или литературу. В основном я знаю те произведения, которые создали активисты анархистского движения. Я думаю, что не раз ещё скажу, что беларуский анархизм всегда делал огромный акцент на культуру — на то, что Антонио Грамши бы назвал борьбой за культурную гегемонию. Хотя это и немножко марксистское выражение, но здесь уместно его употребить.
Что я могу вспомнить в качестве примера? Первый сатирический художественный фильм, снятый группой беларуских и не только анархистов, — “Случай з пацаном”, который очень ярко издевался и над властью, и над мейнстримом оппозиции (Беларуским народным фронтом). Далее, мы не раз еще вспомним в нашем разговоре такое великое явление, подобия которого на пространстве бывшего СССР никогда не было — это “Навінкі”. Это была газета, которая выходила пять лет и сформировала целое поколение, целую культуру молодёжи. Я бы сказал, что это — удачный пример реализации тех идей, которые пропагандировали когда-то французские ситуационисты. То есть взять язык попсы, рекламы, штампы, и под видом пропаганды каких-то буржуазных ценностей, восхваления власти, всё это тотально критиковать, тотально высмеивать. И эта газета выходила долгие годы, её читали тысячи людей. Это было очень яркое явление и художественной, и политической жизни Беларуси. Я, к сожалению, никогда не был в Бресте, но я много слышал про “Брестский свободный театр”. Как я понимаю, он действовал не только там: его истоки тоже были анархические.
Что касается литературы, я читал только книги анархистов-сидельцев: Олиневича и Дедка. Особенно замечательна “Еду в Магадан” Игоря Олиневича. Эта книга, мне кажется, — не просто документальное свидетельство, она отчасти и художественная, и экзистенциальная. Она выходит за рамки простого описания событий, там много размышлений и глубоких переживаний.
И, конечно, стоит упомянуть и добавить, что я очень далёк от всяческих субкультур — рока, панков и так далее, но не могу не упомянуть группу Deviation моего хорошего друга Стаса Почобута. Как я понимаю, эта группа тоже была очень важна для беларуской культуры. Хотя я, в целом, мало что знаю об этой группе, но я слышал многие их песни, и мне они очень нравятся.
Собственно, беларускую литературу я за рамками анархизма мало знаю. Я очень люблю Василя Быкова. Он, конечно, не анархист, скорее — экзистенциалист. Это другое моё увлечение. Но к анархизму это не относится.
— Какие исторические личности или группы оказали значительное влияние на развитие анархистского движения в Беларуси?
— Об этом я уже отчасти начал говорить. С одной стороны, это те люди, которые повлияли на анархистские движения и в Российской империи, и во всём мире. Я уже сказал, что сильное влияние оказывала Польша. Я упоминал Эдварда Абрамовского. Что касается этого вопроса, то ответом будет стандартный набор имён. Естественно, это Герцен, Бакунин и так далее. Интересно, кстати, что Бакунин в молодости служил в Беларуси. Он тогда ещё не был анархистом, просто интересный факт. После окончания артиллерийского училища он несколько лет провёл, служа как раз на территории Беларуси, но это ещё не был “анархический” Бакунин. Игнат Гриневецкий, убийца Александра II, который, как я понимаю, был не анархистом, но народовольцем, был белорусом. Это если говорить о каких-то ярких фигурах общероссийского масштаба, имеющих отношение к революционному движению. Конечно, анархистские группы, которые возникли в Беларуси, вдохновлялись и Прудоном, и Бакуниным, и Кропоткиным, и польскими анархистами, их идеями и практиками.
Так что на беларуское анархистское движение оказывало влияние не только какое-то российское течение, но оно являлось скорее частью общемирового течения. Анархизм ведь всегда не очень признавал границы.
Анархистские идеи глубоко интернациональны, и тенденции переходят между странами. Тем более, что у анархистов всегда по понятным причинам была сильная эмиграция: многие люди уезжали из тех стран, где их особенно сильно преследовали.
Так что тут обычный набор от Прудона до Кропоткина, от Эдварда Абрамовского до Бакунина. Это те фигуры, которые повлияли на становление беларуского анархизма, если мы говорим о начале 20-го века. Понятно, что касается второй половины — конца 20-го века, то тут уже очень сильно влияние духа 1968-го года, всяческих ситуационистов, субкультур и так далее.
— Это как раз следующий вопрос. Как трансформировалась анархистская идея в наше время? Какие самые актуальные темы и проблемы поднимаются в современном анархическом движении в Беларуси и за её пределами?
— Анархизм в середине 20-го века достиг, наверное, самой низкой точки своего существования. Это было связано не только с диктатурами — с тем, что в целом ряде стран его физически уничтожили, как это произошло в Испании, в Германии, в России и в Италии; очень мало стран, где анархизм мог тогда вообще существовать, он стал как бы музеем самого себя.
Но есть и более глубокие причины. Дело в том, что 20-й век — это век тоталитаризма, век разных диктатур. Это век сильного государственного патернализма, даже в тех странах, где не пришли к власти тоталитарные режимы. Тоталитаризм — это что? Это тотальный патернализм. Государство поглощает общество. Даже в тех странах, где до этого не дошло, например, в США после Рузвельта, “Новый курс” — это то же, но в “мягком” варианте. То есть люди, вместо того, чтобы, как раньше, бороться за свои права и самоорганизовываться, живут в обществе организовнном по типу огромной фабрики, огромного Вавилона, где всё решают бюрократы. Даже если какие-то выборы есть, как в той же Америке, то это совершенно не соответствует анархизму, который говорит о самоуправлении. О каком самоуправлении можно говорить, если на заводе работает 100 000 человек, и никто не понимает, как это всё функционирует? Но наступает новая волна, и она приходит, как раз, условно говоря, с 1968-м годом. Движение к самоуправлению, преодолению отчуждения во всех сферах жизни — меняется абсолютно всё. Повеяло каким-то вольным духом свободы, и анархизм начал оживать. Он начал выходить из состояния глубокой спячки. И да, конечно, ситуационисты: Красный май в Париже, оживление анархистского движения во всём мире.
Конечно, пока, к сожалению, анархизм не является такой мощной силой, как он был сто лет назад, когда существовали миллионные профсоюзы, синдикалистские движения, когда анархизм был важной частью культуры. Мы можем назвать множество великих писателей, поэтов, художников, учёных — анархистов того времени. Сейчас анархизм не на таком пике, и не только потому, что его преследуют власти, с одной стороны. С другой — анархизм уже не просто какой-то музейный экспонат, как это было в середине 20-го века. Он ищет новые формы существования. На мой взгляд, важное отличие особенно ярко выражено на постсоветском пространстве, где полностью разрушено общество, где прокатился каток 20-го века. Сто лет назад существовала община: не надо её идеализировать, в ней было много плохого, но это была ячейка общественного самоуправления, взаимной поддержки, выживания. И во многом именно то, что община стала либертализироваться и радикализироваться, породило революцию 1917-го года. Сейчас никакой общины нет, а есть ситуация, для описания которой подходит классическое слово — атомизация.
Люди предельно разобщены, они не умеют коллективно действовать, не умеют договариваться. Это приводит к тому, что анархизм становится движением сначала отдельной личности.
Я по своим философским взглядам экзистенциалист, мне это очень дорого. Всё начинается с восстания индивидуальности, а потом уже личности могут соединиться и начать пытаться строить какое-то новое общество, поскольку его просто нет.
Конечно, появилась совершенно новая проблематика, о которой не знали, при всём уважении, ни Прудон, ни Бакунин, ни Кропоткин. Это, например, экологическая проблема — сверхактуальная, потому что человечество действительно находится на грани гибели, присутствует угроза оружия массового поражения — новый ужас полномасштабной мировой войны. Всего этого не было 100—150 лет назад. Сейчас анархисты пытаются действовать в самых разных областях. Например, либертарная педагогика — огромная тема. Я не буду долго говорить об этом, но понятно, что попытка построить свободное воспитание — это то, чем анархисты могут похвастаться. Можно вспомнить хотя бы Франсиска Феррера, великого испанского анархиста, создавшего сотни школ. Были и до него, и после него очень многие анархисты — педагоги.
Есть попытки кооперативных проектов даже в современной России, хотя мне кажется, это почти невозможно, а уж тем более во всём мире. Есть попытки традиционно создавать рабочие движения, синдикалистские объединения. Есть субкультурные явления, и, конечно, новые течения анархизма, такие как анархо – феминизм, экологический анархизм и так далее.
Анархизм, на мой взгляд, — это попытка интегрировать разные альтернативы, разные оптики критики современного общества, которое страдает отсутствием альтернативы. Я всё время говорю, что нужно реабилитировать слово «утопия» — не в смысле чего-то невозможного, а в смысле умения мечтать.
Потому что отказ от утопии — это отказ людей быть субъектами истории: они становятся объектами манипуляций и говорят, что ничего не изменится. На самом деле — всё равно изменится, только без их ведома, и они будут просто удобрением в этом процессе. Поэтому нужно пытаться, и анархизм — это именно попытка собрать эти разные практики, разные взгляды. Если говорить очень коротко, современный анархизм — это пёстрая, хаотичная, раздробленная сеть самых разных инициатив и движений. Красивый лозунг: “Другой мир возможен”. Причём понятно, что этот мир — это не казарма в духе того, что было у большевиков, но это и не капиталистическая фабрика, и не неолиберальный рай с тотальным рынком и конкуренцией, а что-то совсем другое. Анархисты пытаются это практиковать на своих примерах, прежде всего на самих себе.
— Можно ли говорить о кризисе современного левого движения? И как вы думаете, с чем связан этот кризис, и какие настроения преобладают у анархистов по этому поводу?
— Во-первых, мне кажется, надо смотреть очень широко. Мы живем в эпоху конца модерна, это — огромная эпоха, которая началась в 17-м веке и закончилась в 20-м. Мы пока еще до конца это не осознали, не прочувствовали. Модерн — это время веры в неизбежность прогресса, в культ науки, разума… 20-й век стал веком страшных разочарований, мировых войн, тоталитарных режимов. Стало понятно, что прогресс, мягко говоря, не неизбежен. Наука не всемогуща, человек не так силен, и всё не так предрешено в хорошем смысле. И старые идеологии, старые представления, стали немножко устаревать. Так же, как и связанная с модерном система партий, парламентов и так далее.
Понятие “левый” и “правый”, как известно, восходит к Французской революции, и оно исходит, мне кажется, из немного плоского мира: власть и собственность — ты за прогресс или ты против, ты за частную собственность или за общую? Но современный мир стал намного сложнее. Он стал не двухмерным, не трехмерным, а каким-то двадцатимерным.
И я не очень люблю сейчас использовать эти выражения. Когда меня спрашивают, прижимают к стенке, я говорю: “Да, скорее я – левый”. Но я не очень люблю об этом кричать, потому что как-то сразу окажешься рядом с большевиками.
Помимо вопросов о власти и собственности, возникает куча других вопросов. Вот, например, за прогресс — да, но за какой? И в чем? Если этот прогресс — непрерывный экономический рост, который убьет планету, то я против такого прогресса. Я бы притормозил его. И в этом смысле получается, что я уже и не за прогресс, я уже не левый, а я где-то рядом с консерваторами и призываю к каким-то экологическим ограничениям этого прогресса, и так далее.
Поэтому, на мой взгляд, в анархизме всегда был прогрессистский момент, то есть посткапиталистическое общество после капитализма. Но в нём было и докапиталистическое, обращенное к общине, к этике, к каким-то буржуазным структурам. И именно поэтому, повторяю, насколько сейчас уместно и полностью применять понятие “правый” и “левый”, когда шкала стала более сложной? Это во-первых. Второй фактор — это именно крушение СССР и советского лагеря. Это открыло много перспектив, потому что теперь нет такой монополии марксизма, тем более ленинизма. Есть возможность сказать, что социализм — это не только и не столько казарма. Мы всё время повторяем как мантру фразу Бакунина: “Социализм без свободы — это рабство и скотство. Свобода без социализма — привилегии, несправедливость”. Для нас дорога именно эта часть этой формулы. Поэтому, с одной стороны, крушение СССР и дискредитация марксизма открывает перед анархистами какие-то перспективы. С другой стороны, повторяю, тут мы выходим на глобальный вопрос: что после модерна, куда нам идти?
Насколько понятия “правый” и “левый” ещё уместны? В общем, это – тема для отдельного интервью. Просто я кратко указываю на некоторые вещи.
Матэрыялы з рубрыцы “Свабода ў няволі. Салідарнасць без межаў”:
“Мэта апраўдвае свае сродкі”
“Я не мог пропустить эти переломные исторические времена – я ждал их 20 лет своей жизни”
“Суд – это как бы спектакль для одного меня”
“Я знаю — будущее принадлежит нам”
“Власть боится анархистов так же сильно, как Игоря Лосика и Сергея Тихановского”
Падтрымаць зняволеных беларускіх анархістаў можна праз АЧК Беларусь